Владимир Молодых - Казачья Молодость

– А чем кончилась деятельность этих просветителей? А? Не знаешь. Она кончилась революцией. Вот чем кончилось с вида безобидное их просвещение.

– Я окончила гимназию и университет, но однако же не стала революционеркой. И нет, как видишь, никакой революции. Да и может ли вообще она быть, когда народ так невежествен и темен. Разве что бунт… Ну, Пугачев…, – чувствуется срывающимся голосом проговорила хозяйка.

– Нет, дорогая, у нас Пугачева уже не будет. А будет Гражданская, как в Америке, война. Это буде война бывших рабов и бывших рабовладельцев.

Должно быть, в пылу яростных речей они не заметили, что дверь в мою комнату приоткрыта…

Но это было только прелюдией. Вечером в присутствии жены и дочерей он сделал заявление в мой адрес. Сказано было много – должно многое в нем накипело – поучительного, что и следовало ожидать от учителя тем более кадетского корпуса. А все им сказанное сводилось к следующему.

– Молодой человек, – начал он с места в карьер, – должен знать, что любая преступная организация преследует одну цель: пропаганда идей, враждебных государству.

Он говорил так быстро и резко, что в уголках его губ стала набиваться пена. Все сидели за круглым столом. Я был среди них. Офицер методично, как его учили, уничтожал меня.

– Пропаганда революционных идей – это политическое преступление. И я удивляюсь – сколь ни зрячи были тогда все, когда ваш кружок учинил в гимназии бунт, неподчинение властям гимназии, когда была вскрыта преступность ваша, но мер нужных к вам так и не применили. Преступно – не применили. Уж не умышленно ли – не знаю. Но правосудие вас должно было настигнуть. Я не уверен, что вы до конца осознали преступность ваших деяний. Такого я от тебя, казака, никак не ожидал, – приблизившись ко мне, срываясь в голосе до шепота, проговорил он.

Он вдруг умолк. Нервно заходил по гостиной, должно, в поисках нужных слов. Было так тихо, будто в доме покойник. Но он вдруг резко поднял голову и в его бесцветных глазах блеснул гнев приговора.

– Но ты поступил бесчестно и по отношению к нашей семье. В нашем доме нет места социалистическим идеям. Социализм – это заразная бацилла. Это болезнь. Она хуже чумы. Мы бы не хотели, чтобы дети наши заболели этой заразой. Так что вы, голубчик, носитель бациллы…

Я уж и не помню – сколько помоев этот человек вылил на меня? Да, было обидно, но не до слез. Ведь теперь пришла ясность во всем. Слушая его, как я проклинал эти пять лет страниц моей жизни. Мне тогда хотелось вырвать эти страницы из тетради жизни. Слушая, я думал о проклятых страницах, а сказал совсем другое.

– Я после вашего приговора вовсе не собираюсь стать плакучей ивой. Это не в обычаях казачества, – собравшись с духом, уверенно сказал я, глядя в стол, – я благодарен за вашу откровенность. Она станет для меня наперед наукой. Теряя одно, мы взамен – таков уж закон природы – получаем другое – и оно будет в продолжении, в развитии первого.

Уж я сейчас толком и не помню того, что я тогда сказал, но хорошо помню, что я повторил точь-в-точь слова моей учительницы АБ, что пришли мне вдруг на ум…

*

Мысль о переезде на жительство к Петру – о чем еще раньше говорил крестный, а потом и Бутин: «Тебе все же лучше жить так, чтобы быть ближе к коню» – стала реальностью. Да эта мысль не покидала меня, но как мне не хотелось покидать это насиженное место. Один вид из окна на просторы реки – чего только стоит. И здесь всегда было тепло и уютно. Но, видно, таковы правила жизни. И они помимо нашего желания меняются. Остается только вспомнить, как в тихие теплые дни «бабьего лета» любил я сидеть у открытого окна и любоваться распахнутой осенью далью. Читая что-то при этом или раздумывая. Теперь была прямая угроза всему тому, что было. И что тогда мне делать? Угроза шла е только из гимназии, но теперь и из дома. Свернулся в клубок, как ежик, чувствуя опасность, не зная с какой стороны ее ждать. Я так и жил, свернувшись в клубок. Перестал выходить по вечерам в гостиную, где девушки или читали что-то, или играли в четыре руки Моцарта на пианино. Но как долго могло продолжаться мое затворничество?

Иногда я слышал голос хозяйки о том, что комиссия продолжает обсуждать кандидатуры тех, кто продолжает учиться в старших классах, хотя был замечен в событиях 905 года. Я понимал, что все это она говорила мне, а не девушкам. И я уже не слушал, что говорила она еще, но только резкий мужской голос заставил мен прислушаться. Все он сводил к одному: Якову надо в жилье отказать. Конечно, я слышал и слово «социалист» в мой адрес. Этого слова давно не стало слышно в классе, да и в городе оно уже вышло за давностью лет из моды. Но хозяину дома было это невдомек. Да и каково ему, преподавателю кадетов, даже бывшего «социалиста» в доме содержать. Хотя раньше, помнится, он под хорошее настроение спросить: «Где там наш социалист?» Однажды я не вытерпел и сказал, что я никакой не социалист и вообще не знаю, что оно значит.

– А я тебе сейчас объясню, – тут же подхватил хозяин, выйдя из своего кабинета, – что такое социализм. Идеология социалистических идей – нигилизм. Да, это модное среди молодежи течение политической мысли. И это ты считаешь силой, что может свергнуть дом Романовых? Этот нигилизм давно уж обернулся в анархизм. Но все это гнилые философии.

– Этот дом Романовых триста лет держался на рабстве, – чувствуя, что мне уже нечего терять, упрямо оборвал речь хозяина, даже не вставая из-за стола. – Человеческая мысль, как бы ее не запрещали, обладает силой, как та капля воды, что может долбить камень. Надо только эту мысль творческую разбудить и ее энергии хватит, чтобы раздавить эту династию лжи и восстановить справедливость.

– И этому тебя научил кружок. А ты будешь и дальше утверждать, что ваш кружок был литературный. Кто этому поверить, послушав тебя? Вы хотите растормошить молодежь по пути к справедливости. Вот это уже яснее… Но это, друг, уже чистая утопия – ваш социализм. Этим человечество уже переболело в средние века. Так что вы с социализмом опоздали. Сегодня властитель дум и дел – капитализм. Я знаю, что Бутин – твой благодетель. Так вот спроси у него, кто правит миром – он ответит: капитал!

– Борьбу поведет образованная интеллигенция, – бодро заметил я.

– Она идее так скоро, что народ наш отстал далеко позади. Как всегда – она далека от народа.

После упоминания Бутина хозяин как-то сразу сник. Видно понял, что упоминать Бутина – не есть самое удачное. Я знал, что семья эта жила и процветала на благодеяния Бутина. И все же как хотелось ему размазать меня по столу на виду у девиц. Не вышло…

Я ушел в свою комнатку, а в ушах моих стояли слова хозяина. «В слове „социализм“ заключен великий позор и ужас, в это понятие вкладывают столько злодейства». На эти слова мне хотелось крикнуть слова АБ, что социализм – это ренессанс для России.