Владимир Молодых - Казачья Молодость

Однако надо было дождаться выпускного вечера. Вот и он прошел.

Стояла пора цветения сирени. Теперь я ждал прихода парохода из Зашиверска, чтобы взять меня вместе с конем. Мы как-то сидели в саду, и я читал вслух стихи Тютчева. Книгу стихов подарили мне вместе с почетной грамотой. Этого поэта я не любил. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят. Петр сидел напротив меня в летней беседке. Слушал он меня, похоже, вяло. А то, думаю, и вовсе пропускал мимо ушей. Зато он первый заметил Наташу, младшую сестру Нины. Случайно ли она забрела в эти далекие от ее дома места, сказать не берусь. Петр окликнул ее. Она вздрогнула от неожиданности. Я подошел к ней, и мы прогулялись. Мы бродили среди запахов сирени и черемухи. На освещенной заходящими лучами солнца стороне аллеи я читал ей Тютчева. Блики последних лучей солнца блуждали сквозь листву тенями по ее юному лицу с легкой улыбкой. Но, похоже, она пришла сюда не за стихами. Что-то мучило ее. Я наломал ей охапку душистой сирени. Она ушла, не простившись с Петром. Потом мы долго гуляли по тихим утопающим в сумерках переулкам. И мне удалось ее разговорить. Да, она шла, чтобы сказать, что Нина продолжает лечиться в Европе и что она передает мне привет. И просит, чтобы я посетил могилу Владимира и возложил живые цветы. Сказав это, она подала мне руку на прощание. Я задержал ее руку – я хотел ей что-то сказать – но рука ее выскользнула из моей. И дверь за ней закрылась… А я хотел – и не смог спросить ее про Софи.

На том и кончилась моя дружба с сестрами, которые были моими лучшими средствами от одиночества…

В ближайший же день я поехал на могилу Владимира. Еще не просевшая на могиле земля утопала в цветах. Так много у него было поклонников. Я был этому рад. Он достоин этой чести. Я долго стоял и вспоминал наши встречи и, конечно, его слова. «До той площадки, где расседлывают твоего скакуна, как победителя, стоят долгие часы, дни, а то и годы, усилий и продуманная тактика скачки».

И еще он предупреждал, что придется падать на каждый десятый выход на скачки, но каждый сотый может стать последним в твоей жизни. Это английская статистика. Они вам, казакам, думаю, не указ, но прислушаться все же надо. И еще. «Если бы я не радовался работе с конем, даже не побеждая, то не мог бы быть наездником успеха. И никто бы не мог. Это тяжелая жизнь, но удовольствие от участия в скачках перевешивают все ушибы и беды…» Не отпускал меня Владимир.

Уже в седле я обернулся к Владимиру. И всплыли сами по себе слова: «Мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий».

Итак, гимназия позади! Это уже пройденный этап той поры жизни, когда подвластно тебе все. Молодость имела на это власть. Я понимал, я был даже уверен, что во мне достаточно порыва этой молодости, чтобы свести до одного желания, до одной мысли все свои способности на пути к своей мечте.

Я с благодарностью простился с гимназией. Я совсем не считал, как иные, что, окончив, мы получаем свободу, нам даруют дни куда более счастливые, чем те, что прожиты в гимназии. Я так не считал. Я все же считаю, что в гимназии я состоялся как гражданин. В этом заслуга гимназии и все то, что объединяет в себе это название. С ее классами, учителями, друзьями. Нас выстроили в последний раз во дворе гимназии. И все мы дружно крикнули: «Прощай гимназия!». Кто-то добавил «навсегда». Простились: кто-то крикнул громко, а кто-то тихо – или вовсе про себя.

Я особо простился со своими товарищами по кружку. Некоторым из них было разрешено экстерном сдать гимназию за два года старших классов. Это была одна из тех редких, а может и единственных, встреч в жизни. Ведь прощались люди, преданные высоким гражданским идеалам, всему тому, что составляет творчество Добролюбова. Я, общаясь с кружковцами, вырос на целую голову – и это будет заметно, когда я окажусь в стенах училища и встречусь лицом к лицу со вчерашними кадетами из корпуса.

Мы, прощаясь, всем учителям пожимали руку. Надзирателю Блинову я руку не подал. Такие люди просто умирали для меня в тот же день, как я покинул гимназию. Прощание с Анной Борисовной в тот же день не получилось. Она плохо себя чувствовала, и ей то и дело делали какие-то процедуры. Она просила зайти на другой день. Но я боялся, что завтра вдруг придет пароход – и встреча с ней не состоится. А потому я пришел в тот же день вечером. Мы о многом говорили в тот последний вечер. Тогда же я узнал, что она оставила гимназию и теперь ходила на службу в архивы отделения Географического общества.

– Ну, а ты, раскольник, – так иногда она обращалась ко мне, – не отказался от тяжелого пути исследователя холодных стран. Думаю, тебя все же не потянут следом за Миклухо-Маклаем дебри тропиков в обитель диких племен? Я многое узнала в архивах из того, каких лишений и трудов, порою на грани жизни, стоили землепроходцам открытие новых восточных земель. Воистину Россия должна поставить им памятники. Ведь я читала порою листы, буквально написанные кровью. Читая их, я вспоминала тебя. Зная тебя, твою добрую душу я не раз всплакнула, мой мальчик, представив тебя во всех трагедиях первопроходцев. Ведь тебе, если не все, но многое придется испытать на себе на путях твоих предков- казаков. Одна встреча с немирными племенами стоила немалых жертв.

– Мой первый учитель был атаман.

– Как атаман? В школе и атаман. Что-то я тебя не пойму, – вглядываясь в меня сквозь толстые стекла окуляров, удивленно спросила она.

– Да, так и было. Заболел учитель и дядя мой атаман станицы Сбега, старовер, тогда-то в станичной школе посеял во мне зерна путешественника и они, эти зерна, здесь в гимназии проросли.

– Блажен, кто путешествует! Это слова малоизвестного поэта Григорьева, – задумавшись над чем-то своим, проговорила Анна Борисовна.

На прощание я заверил своего учителя, что от мечты своей не отступлюсь. Мол, сплю и вижу во сне Камчатку.

– Ну, иди с Богом! Ты у меня последний из любимых моих учеников. Попомни слова старого учителя: из тебя выйдет толк, если ты бросишь скачки свои. Он это у тебя сразу не получится – ведь тебя ждет кавалерия. Я дарю тебе томик стихов Кондрата Рылеева. Декабристы – люди самой высокой пробы честности. Их было целое поколение – и Россия не должна их забывать. В память о них храни этот томик. Этот поэт был моим кумиром в пору моей молодости. Но то время прошло. У тебя будет свой путь, и ты не изменяй ему. Те люди были выкованы из стали с головы до ног. Они нашей истории оловянные солдаты. Память о них будет вечной. И мы будем о них вспоминать всякий раз, когда на Русь придет зло. Вот и «Овод», что я тебе давала читать, он из той же фаланги героев, что и декабристы. И еще. Какие бы бедствия не обрушились на Россию – Отечество не бросай в беде. Об этом ты прочтешь у Рылеева…