Евгений Горбатенков - Театральный проспект, 17/6

– Но это же старый город! Знаешь, как бывает: кто-то купил курятник во дворе, быстренько переоформил под офис и забыл добавить на карту – только и всего.

– Если это не прекратится, я позвоню в полицию и отправлю к этому курятнику картографа со служебной собакой!

Андрей ухмыльнулся и осторожно взглянул на часы. Я махнул ладонью и отправил брата за дверь. Погрузившись в документы «Проказницы» на бесконечно долгий час, я отправил копии секретарю и назначил встречу с дизайнером. Из офиса я отправился прямиком к машине. Спустя четверть часа я перебрался через центральный мост и остановился у знакомого ресторана в самом центре острова. Любимый столик у окна заняла какая-то парочка, так что пришлось сесть в пыльном углу у стены. Впрочем, вскоре эта неприятность показалась мне пустяком. Прямо на отполированном до блеска капоте моей машины кто-то вывел красной краской знакомую надпись: «Театральный проспект, 17/6». Я выругался и огляделся по сторонам, но не нашёл следов на асфальте. Наверное, мне следовало позвонить в полицию, но вместо этого я прыгнул за руль и нажал на педаль. Витрины и вывески сменяли друг друга до тех пор, пока я не увидел на столбе название проклятой улицы. Телефон снова очнулся – я невольно вздрогнул и случайно задел сигнал. Бросив машину под запрещающим знаком, я выскочил на тротуар и начал всматриваться в номера на табличках.

Отыскав дом под номером 17/1, я шагнул во двор через арку и тут же обнаружил ещё два. Вскоре я наткнулся на четвёртый, а чтобы найти пятый, прошёл через металлические ворота, покрытые паутиной и птичьим помётом. На этом мои успехи подошли к концу: дом-колодец оказался тупиком. Я сверил данные с картой, убрал телефон в карман и вернулся за ворота. На стене, в дюжине шагов от прогнившей лавки, я увидел стрелку-указатель с надписью: «Театральный проспект, 17/6». Краска была ещё совсем свежей и оставила на пальце отчётливый след. Сама стрелка указывала на едва заметный просвет между домами. Осветив дорогу телефоном, я брезгливо прижал пиджак к животу и пробрался сквозь туннель. На той стороне я увидел покосившийся старомодный особняк, выкрашенный в ядовито-зелёный цвет. Рядом с тяжёлой дубовой дверью стояла театральная афиша: до следующего представления оставалось около четверти часа; это была безымянная «комедия в 4 действиях», главные роли в которой исполняли Елизавета Павлова и Фёдор Курагин (последнее имя, впрочем, было перечёркнуто).

С трудом припомнив обстоятельства своего последнего визита в театр, я ухмыльнулся, распахнул двери и переступил порог. Внутри было холодно и сыро. Тусклый свет декоративных ламп указал на окно театральной кассы. Я присел, но разглядел в крошечной прорези лишь морщинистые руки старика в чёрном костюме; следов краски на них не было.

– Молодой человек, если Вы хотите успеть до третьего звонка, стоит поторопиться: у меня таки остался один последний билет, – с примечательным акцентом заявил старик и предъявил доказательство своих слов.

– Я рад, что у вас аншлаг, но хочу немедленно поговорить с тем, кто испортил мою машину.

– И что, таки дорогая была машина?

– Последняя модель, полная комплектация!

– И как же её испортили?

– Краской, чёрт возьми! Красной краской!

– Странно, обычно она использует гвозди.

– Кто?

– Судьба, молодой человек, – прохрипел старик с показным спокойствием. – Она становится настойчивой, когда игнорируешь её так долго.

– Ах, судьба?! – повторил я и в очередной раз попытался разглядеть лицо старика. – Простите, не заметил табличку «сумасшедший дом» на входе. Зачем же вы её сняли?

– Забавно-забавно. Мне всегда нравилось Ваше чувство юмора. Правда, тратить его на рекламу – досадное упущение.

– Не менее досадное, чем пустой карман, – словно оправдываясь, ответил я. – Так я могу поговорить с директором, или дождёмся приезда полиции?

– Он уже в зале – можете поговорить с ним, если купите билет.

– Будь я проклят! Сколько он стоит?!

– Тысячу пятьсот восемьдесят пять с полтиной…

– Сколько?! Почему так дорого?!

– Было бы ещё дороже, если бы мы принимали банковские карты.

Я услышал первый звонок и открыл бумажник. Обнаружив внутри ровно ту сумму, которую потребовал старик, я нахмурился и сжал купюры.

– Это какой-то трюк?

– Помилуйте, молодой человек, – обычная арифметика. Кстати, полтинника таки не хватает.

– Я не ношу монеты…

– Ох, зачем обманывать старого человека? Одну Вы держите в кармане пиджака уже почти полгода.

– Да нет же, – пробормотал я и с удивлением обнаружил монету в подкладке. – Но как это…

– Так Вы будете платить или нет?! У меня таки остался один последний билет!

Я растерянно протянул деньги и неловко обронил бумажник на пол. Когда я поднялся, окно закрылось; прямо перед ним лежали билет и чёрно-белая программка, которую я оставил на месте, так и не заглянув внутрь. Следующая дверь была стеклянной; за ней я увидел ещё одно окно, отделявшее гостей от входа в театр. Склонившись над новой прорезью, я увидел внутри знакомые руки.

– Это снова Вы?!

– В наше время люди редко ходят в театр – приходится экономить. Кстати, в гардеробе и в буфете тоже работаю я, так что, если хотите получить бинокль или бокал шампанского, скажите сразу.

– Нет-нет, я хочу просто поговорить с директором.

– Конечно-конечно, он уже в зале, так что можете проходить… Семнадцатый ряд, шестое место.

– Простите, но как я узнаю нужного человека?

– Ой, не морочьте мне голову: зрителя от директора сможет отличить даже рекламщик с пустыми карманами!

Окошко захлопнулось. Я убрал надорванный билет в задний карман и вошёл внутрь. Интерьер театральных коридоров оказался необычайно скромным, разве что немногочисленные декоративные свечи слегка разбавляли унылую картину. Гардероб пустовал. За стойкой бара тоже никого не было. На одном из столиков я увидел бокал с отпечатком красной помады и ту самую чёрно-белую программку. После прогулки по улице хотелось пить: вспомнив цену входного билета, я подошёл к бару и бесцеремонно открыл одну из бутылок. Блуждая между почерневшими зеркалами, я нашёл нужный вход и надавил на ручку.

Когда глаза привыкли к полумраку, я понял, что огромный зрительский зал пустовал. Слова старика про последний билет насмешливо отразились от стен. Я выругался и шагнул обратно, но дверь не поддалась. За дело принялся кулак, но результат остался прежним. Второй звонок окончательно вывел меня из себя. Я торопливо прошёлся вдоль стен, но остальные двери тоже были заперты. Тяжёлый занавес на сцене оказался очередным тупиком. Я направил ладонь на прожектор и окликнул осветителя – луч не содрогнулся. В гневе я опустился в кресло и уставился в телефон: на батарее остался последний процент. Пальцы дрожали от злобы, так что копия сообщения для Андрея случайно досталась кому-то ещё. Запас ругательств подошёл к концу. Телефон выключился, оставив меня наедине с залом.