Наталья Кирилюк - Сказка древнего Чиргара

– Я – Ходадад, сын Гафура-жестянщика.

Властелин чуть заметным жестом подал знак евнухам, и сына жестянщика увели. Почти беззвучно и незаметно он растворился меж длинных черных одежд его сопровождавших.

– Кто ты? – спросил эмир Ашура.

– Я – сын эмира, – ответил он без промедления, торопливости и дрожи.

Эмир пристально, не отрываясь, всматривался, казалось, в самое сердце Ашура. Сейчас, в эту минуту должно было решиться много больше, чем судьба дерзкого юноши. Повелитель был взволнован. Об этом говорили его руки, методично, один за другим поправляющие перстни, украшавшие каждый царственный палец. Пауза затянулась настолько, чтоб ожидать необычного разрешения. Эмир подал знак визирю, тот сам подошел к Ашуру и, скрестив руки у себя на груди, поклонился ему. Тут же, очень быстро, подлетели слуги, и помогли вновь обретённому сыну подняться с колен. И ещё раз совершил поклон в сторону повелителя визирь, готовый без слов улавливать любое пожелание господина. Эмир чуть заметным наклоном головы выразил свое одобрение, а легким жестом пальца с самым большим бриллиантом сопроводил свою волю, проводить сына эмира в его покои.

Удар вселенского Гонга – вот что такое случай.

День за днём прошёл год. В тайных покоях дворца Ашур постигал всё то, что нужно знать сыну эмира. Он жил в Золотой клетке. Так назывались покои принца, которые располагались на территории гарема. Это были несколько удобных комнат, в которых полагалось жить сыну эмира до восемнадцати лет, имея все удобства и не имея возможности ни с кем общаться, кроме личных слуг и учителей. Для всех людей, обучавших Ашура, он был Шахрир, исцелившийся чудесным образом по воле Аллаха. Сомнения ни в ком это чудо не вызывало – никто и никогда, кроме матери Шахрира-настоящего, не видел его вблизи. Те приметы, о которых знали особо приближенные – родинка и шестой палец, могли быть зримы особо дотошными. Но сомнения и так не посмели бы закрасться во дворец эмира – страх закрывает уста и останавливает мысли.

А что настоящий Шахрир? Эмир Эристана Мирза Шакир-заде был добрым человеком, насколько мог быть человеком падишах, блистательный хан, победоносный властелин, поборник правосудия, блеск государства, народная опора, упование земли. (Так величали Мирзу ежедневно, кажется, ему это было приятно.) Шахрир и его мать были помещены в самой недоступной и охраняемой части зиндана – подземной темнице. При них в услужении был оставлен верный эмиру евнух. В питье и пище они не нуждались. Выложенный из жжёного кирпича глубокий колодец был застлан коврами и состоял из двух камер (мужской и женской половины). Всё нужное спускалось и поднималось по верёвке приставленным евнухом. Для омовений и оправления естественных потребностей под землей было вырыто специальное помещение, в которое был вход из темницы. Властелин всегда заботится о тех, кто ему дорог….

Постигнув тонкости придворного этикета, научившись носить роскошную одежду непринужденно, то есть без излишнего любования своим отражением в зеркале, а также получив уроки каллиграфии, риторики, стихосложения, верховой езды и владения саблей, Ашур был подготовлен предстать перед подданными эмира как его сын и наследник. Ничто так не шло его красивому волевому лицу и ладной мужественной фигуре, как лазоревый парчовый кафтан, подпоясанный синим атласным кушаком, да белый заостренный кидарис на голове, обвитый по спирали голубой лентой. Ашур больше не мечтал, не грезил о будущем и не вспоминал о прошлом.

Родители Ашура не знали, куда он пропал, им оставалось только молиться и надеяться, что он жив, ведь они так любили его…

Однажды Зухра и Ташиб, собрав лучшие кувшины и бережно погрузив их в двухколесную арбу, запряженную ишаком, отправились в Чахру на базар. Ташиб не хотел ехать, но и отпускать Зухру одну он тоже не мог. До Чахры они добрались только к вечеру, и устроились на ночлег во внутреннем дворе караван-сарая, который приютил не только мелких ремесленников из окрестных сел, но и купцов, пилигримов со всех концов Эристана и даже из-за его пределов. Там-то родители Ашура и услышали о чудесном выздоровлении наследника эмира и о том, что завтра его покажут народу.

Зухра и Ташиб уже спозаранку были на базарной площади и расположились на обочине дороги, которая вела к дворцу эмира. Ровно в полдень из ворот дворца выехали всадники на украшенных голубыми попонами лошадях. Глашатаи и трубачи возвысили свой голос над всеми, кто был на площади:

– Наследник эмира Эристана Мирзы Шакир-заде принц Шахрир!

Трубы трубили так громко и блестели так ярко, что на какое-то мгновение старики растерялись. Но из ворот дворца выбежали бесчисленные слуги и непонимающих стали бросать на колени. Зухра и Ташиб неловко опустились на землю и склонили головы.

Медленно, на белом коне, в развивающемся красном плаще, с пером павлина на тюрбане мимо них ехал их сын Ашур. Что-то необъяснимое заставило Зухру чуть приподнять голову.

– Сынок, – прошептала она, протянув руки. Но Зухра не успела даже поделиться радостью с мужем, как к ней кинулся один из многочисленных безликих слуг эмира, в черном плаще и скрывающем лицо капюшоне, и незаметно вонзил ей нож в грудь. Она как бы обмякла от нечаянной радости, присев и низко, до земли опустив голову.

Услышал ли её Ашур? Когда он выезжал из ворот, его охватил невообразимый восторг. Сбывались самые смелые его мечты. Он, Ашур, сын эмира. Или, он – Шахрир, сын эмира. Впрочем, какая разница. Теперь его будущее определено. Его ждут великие дела. Он принесет много пользы своему народу и прославит свое имя.

«Сынок? Что это за шелестящий звук?» Он посмотрел вокруг себя, на других всадников, но не опустил головы, поэтому ничего не заметил.

Поздним вечером, когда небо черным бархатом опустилось на Чахру, Ашур собрался в город. Он оделся как простолюдин, и никто, даже он сам, не смог бы узнать в нём сына эмира. Его плоть хорошо помнила то время, когда он был сыном гончара. Даже глаза как бы ушли вглубь, запрятав свой новый блеск уверенной силы. Ашуру было интересно, что о нём говорят простые люди на площади.

Улицы в Чахре узкие, и извиваются между высоких сплошных глинобитных стен. Было темно, но Ашур не боялся заблудиться – он шёл на звук флейты, на которой играют обычно заклинатели змей. Вот уже всполохи света от больших площадных факелов осветили его путь, и звуки тягучей музыки, к которой добавились и ритмические бряцания бубна, зазвучали громко и отчётливо.