Ив Соколофф - Там, где водятся ведьмы. Han, sorginak dauden lekuan

Мари Доминги прекрасно понимала, что обычный, не посвященный во все тонкости, доктор здесь ничем помочь не сможет. Раньше в подобных ситуациях обращались к Верховной ведьме, но сейчас, по вполне понятным причинам, это было совершенно неосуществимо. Была еще, правда, дальняя родственница Оленцеро, очень уважаемая престарелая целительница, но жила она далековато и вряд ли можно было всерьез рассчитывать на ее быструю помощь. Оставалось надеяться на себя. Мари Доминги велела Оленцеро перенести тела в спальню и уложить на одну кровать, затем укрыла Йона и Катталин одним одеялом, и соединила их руки. На мгновение ей показалось, что что-то изменилось, она пристально всматривалась в бледные неподвижные лица. Но нет, все было по-прежнему. Она поцеловала их холодные лбы и быстро вышла из комнаты – впереди оставалось еще много дел.

Для начала надо было позаботиться о Пинчо. Отважный пес лишь тихонько скулил, пока его ожоги смазывали из все той же остро пахнущей коробочки, и благодарно лизал руки своих хозяев. Вскоре раны были обработаны, и Пинчо был уложен на мягкую чистую подстилку отдыхать и набираться сил.

Теперь пора было оценить ущерб, нанесенный хозяйству, собрать разбежавшуюся скотину, залить водой продолжавшие дымится остатки амбара… В ближайшее время хозяевам явно было не до скуки.

Так прошло несколько дней, жизнь Оленцеро и Мари постепенно возвращалась в привычную колею – хозяйство было большое и требовало постоянного внимания. И только в дальней спальне направо по коридору не происходило никаких изменений.

Катталин старалась не смотреть по сторонам – так это было страшно. Вокруг было совершенно темно и совершенно пусто, лишь тускло светящаяся тропинка, причудливо петляя, уходила вдаль. Девушка шла все вперед и вперед, точнее не шла, а продвигалась, так как ног у нее больше не было. Что-то гнало ее, и она не могла остановиться. Когда Катталин пыталась оглянуться, ей мстилось, что там далеко-далеко осталось что-то родное, до боли знакомое и важное, но что, она совершенно не могла вспомнить. Оставалось только двигаться вперед, все быстрее и быстрее. Светящаяся тропинка между тем становилась все уже и уже, ее бледное мерцание постепенно угасало. Катталин внезапно поняла, что вместе с этой полоской призрачного света скоро погаснет и она сама. Она хотела замахать руками, закричать, хоть как-то затормозить свое продвижение в ничто, но рук не оказалось на месте, от нее совсем уже почти ничего не осталось. Кричать тоже было нечем.

– Эй, красотка! Далеко ли ты собралась? – вдруг окликнул ее чей-то голос, приятный, будящий воспоминания, которые были теперь лишь бледной размытой тенью.

На мгновение она его, словно бы, узнала, но затем страх снова вытеснил все из остатков ее сознания.

Впереди, на едва уже различимой тропке возник такой знакомый, самый родной, но в тоже время совершенно сейчас ей неизвестный человек, точнее нечеткий светящийся силуэт. Этот кто-то широко развел руки, словно намереваясь ее поймать. Она не могла вспомнить кто это, она уже почти ничего не помнила, она неслась все быстрее и быстрее, подгоняемая диким ужасом, прямо в объятия бледного призрака, твердо стоявшего на ее пути.

На огромной скорости Катталин врезалась ему прямо в грудь, призрак пошатнулся, но выстоял, он свел руки и крепко-крепко прижал ее к себе. Тишина. Ослепительная беззвучная вспышка зеленого света. Ужасающая, всепоглощающая сжигающая дотла боль. И наконец покой. Страх отступил.

– Вот так, моя милая, все хорошо, – успокаивающе прошептал все тот же голос. – Теперь нам пора выбираться отсюда!

Мари Доминги привычно устроилась в уютном мягком кресле, поставив усталые ноги на маленькую скамеечку, поправила свет настольной лампы и занялась рукоделием, тихонько напевая. Она вышивала крестиком какой-то сложный узор, и это требовало особой сосредоточенности. Мари каждый день перед сном заходила к своим подопечным, садилась рядом с кроватью и занималась какой-нибудь немудрящей работой, отдыхая от домашних хлопот и успокаивая нервы. Иногда к ней присоединялся и Оленцеро, но так как жена не разрешала ему курить в спальне, оставался он обычно ненадолго. Посидев немного, он говорил безучастным молодым людям что-нибудь ободряющее и уходил в залу, где немедленно раскуривал трубку, и садился в большое кресло перед камином, протянув ноги к огню. Рядышком на ковре устраивался быстро идущий на поправку Пинчо, и они вместе смотрели на танец огня над поленьями, вслушиваясь в стук дождя по крыше или шум ветра за окном.

Но в этот вечер что-то было не так. Мари Доминги никак не могла сосредоточиться, стежки получались кривоватые, и это очень ее расстраивало. Наконец решив, что на сегодня хватит, она устало сложила незаконченную работу и подняла голову. На нее молча смотрели две пары широко распахнутых немигающих глаз. Хозяйка охнула, вскочила, уронив рукоделие, и подошла к кровати. Глаза сосредоточенно ее сопровождали в полной тишине. Мари пощупала лоб Катталин, кожа потеплела и стала чуть менее бледной. Йон в ответ на прикосновение доброй женщины даже смог чуть пошевелить мизинцем. Забинтованные руки юной ведьмы, также лежавшие поверх одеяла, оставались неподвижными. Мари побежала за Оленцеро, чуть не наступив на брошенное шитье. Вскоре в комнату вбежал взволнованный хозяин. С видом заботливой мамаши он пощупал порозовевшие лбы, и шутливо погрозил пальцем:

– Ну и напугали вы нас, ребятки! – и весело рассмеялся.

Его громкий голос эхом разнесся по дому. Мари Доминги замахала на него руками, призывая соблюдать тишину. Но молодые люди были настолько слабы, что через несколько минут их глаза устало смежились и они заснули, не обращая внимания на шумную радость Оленцеро. Но это был теперь именно сон, в этом Мари не сомневалась. Она принесла себе плед и подушку, и устроилась в кресле, решив эту ночь провести здесь. Оленцеро же вернулся к камину и откупорил бутылочку старого доброго красного.

Однако выздоровление шло очень медленно: только через день Йон смог попить немного воды, а Катталин отказалась и от этого. Через два дня они кое-как могли сидеть в кровати, облокотившись на подушки. Но по-прежнему не произносили ни слова, хотя все прекрасно слышали и понимали. Когда Мари предложила им разойтись по разным спальням на время выздоровления, хотя бы для более спокойного выполнения гигиеничеких процедур, Катталин так резко побледнела, вцепившись незажившей еще рукой в локоть Йона, что хозяйке оставалось только махнуть рукой на все условности. И только через полчаса уговоров ей удалось заставить молчаливую девушку разжать руку, чтобы поменять покрасневшую от крови на пальцах и ладони повязку. Надо отметить, что перевязки Катталин переносила со стоическим спокойствием, если не сказать равнодушием, хотя в ее взгляде частенько читалось… любопытство, ей как будто было совсем не больно, а просто интересно смотреть за тем, как сожженная кожа постепенно заменяется новой. В эти минуты она вела себя как смышленый щенок, умильно наклоняющий голову из стороны в сторону, наблюдая за чем-то новым и исключительно загадочным. Йону обработка ран давалась совсем не так легко: он просто закрывал глаза, стискивал зубы и терпел.