Александр Стребков - Калейдоскоп

помнится – на эту тему ещё с тёщей, Инессой Остаповной, когда-то они пла- менную речь ночью вели. Да, да – в ту злополучную ночь диалог тот состо- ялся, когда синим пламенем полыхала его фабрика и вся его жизнь рушилась в пропасть обвалом… Прямь, как собаке под хвост…

Пока Побрякушкин семенил ногами, крепко задумавшись, а в это же са- мое время, в старой части городских кварталов – «папы-Ростова» – в подъ- езде старинного дома, ещё дореволюционной постройки, в районе, извест- ной на весь город, Богатяновки, по улице Седова, спускались торопливо на низ, направляясь к выходу, двое молодых парней, впереди которых – по ка- менным ступенькам – стуча каблучками, спускалась на низ ещё и шикарная дама. Если понаблюдать со стороны, то, как часто оценивали многочислен-

ные гости, из числа клиентуры – по водке, дамочка – выглядела явное не «фу- фло» и ею была Клавдия Максимовна Сироткина. Одета она была по послед- ней шик-моде, на мордочку симпампулечка, да и вообще – миловидная ба- рышня бальзаковского возраста. Чем-то она уж очень сильно напоминала и

даже похожа была на известную актрису советского кино Федосееву-Шук-

шину. Следом за нею плелись: Сидоров Георгий, в обиходе прозываемый Жо- рой-Капустой, а за ним шлёпал своим плоскостопием, как тюлень ластами по льду, его ровесник и «брат», если считать от самого раннего детства – по

Азовскому детдому, а впоследствии подельник и «сидельник» всё в той же Азовской, но уже исправительной колонии для несовершеннолетних – Юра Сундуков. Такой же двадцатилетний раздолбай, как и Жорж-Капуста, но уже под кличкой – Хомяк-косолапый.

В это пасмурное и непогожее утро, в подъезде древнего дома, помнящего ещё дворян и всяких там захудалых князьёв и графъёв, и несмотря на то, что и улица носит название прославленного мореплавателя Седова, в полутём- ном пространстве лестничных маршей стоял удушающий запах собачьей мочи, с добавлением ещё и человеческих испражнений. Углы и ступени – к всеобщему и вашему сведению, граждан и соседей в подъезде – ещё и агрес- сивно попахивали примесью кошачьего помёта и территориальных их меток, но уже – кошачьих испражнений. На удивление, все участники жилищного

процесса, в этом первом подъезде, давным-давно уже так внюхались в эту невыносимую вонь, что ничегошеньки даже не замечали, как будто бы пах- нет свеже-сваренным кофе. В руках у Клавдии-Жульеты был блестящий, эта- кий переливающий всеми цветами радуги, лакированный ридикюль, где, ве- роятней всего, лежала немаленькая сумма денег: разумеется, по тем време- нам и, если исходить из дороговизны самого ридикюля. В зубах у неё – меж накрашенных пухлых губ – торчала длинная предлинная папироса. Эта самая папироса сейчас дымила, наполняя подъезд ароматом тропических трав, и

была – эта цигарка – неизвестного происхождения, может быть, привезена из самой Гаваны. Но этот вопрос скорее всего относился к простолюдинам и к остальным обывателям дома – а папиросы такие продавались в табачных ки-

осках, как и те же Гаванские сигары – дорого, конечно, и в то же время только на штуку. Юра-Хомяк в руке нёс авоську с пустыми бутылками из-под кефира. Нёс для того, чтобы сдать их по двадцать копеек за штуку, и тут же снова ку-

пить, но уже по тридцать копеек, наполненные обезжиренным кефиром. Та- кая разбежка в цене кефира и самой посуды, когда содержимое в два раза дешевле посуды, было придумано властью умышленно, чтобы бутылки сда- вали. Умно и практично, – думает автор. Жорик-Капуста, держа на-пупку, та- щил картонную коробку, в которой тарахтели, позванивая, тоже пустые бу- тылки, но они были уже из-под пива, вина и ликёра. Бутылки из-под водки

они не сдавали, по причине того, что они её никогда и не покупали, а наобо- рот, собирали пустую посуду из-под водки по всему центру города и сносили в квартиру… Секрет этой манипуляции нам предстоит ещё узнать…

Вернувшись, к предыдущему высказыванию, насчёт кефира и посуды, от себя мы добавим. В том прошлом, так называемом – Брежневском периоде развитого социализма – «застое» – было неисчислимо много великих и про-

сто хороших, не только достижений, но и других разумных вещей, которые во времена, так называемых Горбачёвских «реформ», отменять не стоило было. Отменить следовало всего малость, всего несколько пунктов, – ну, не более десяти. Разрешить мелкую и среднюю частную собственность, как и предпри- нимательство, не казнить за те несчастные сто долларов, найденных у тебя в кармане; узаконить свободу слова и печати. И главное, принять закон много- партийности. Остальное всё должно было функционировать в рамках свобод- ного рынка и конкуренции. Но это уже – только слова, ибо начали всё и как всегда – с заднего прохода, и со словами: «…Разрушим всё до основанья, нанесём сокрушительный удар, и камне на камне не оставим от прежней той жизни «застойной». В древнем Египте, новый фараон приходя к власти, рас- поряжался стереть любое упоминание о прежнем правителе. Уподобившись этому, в конечном счёте превратили Великую державу в какую-то Колумбию

и Гондурас, где мафиозно-правящая верхушка – наркобароны и казнокрады – правят страной… Мы удалились от темы, вернёмся всё-таки к нашим персона- жам.

Сидоров-Капуста и Хомяк-Сундуков не всегда проживали в этом доме, но вот уже второй год как они обитали в квартире у тёти Клавы. По крайней

мере, эти два, оболтуса-обормота – так Клава часто их называла – по возрасту и впрямь годились ей в племянники, и обращались они к ней, как к родной тёте. И словно в унисон всему этому, жильцы во всём доме именно так и ду- мали, что это племянники, прибывшие из какой-то глухой и неизвестной де- ревни. И даже, когда они на пару укладывались к тёте Клаве под бочок – пе- респать с ней в мягкой постели – один с краю, второй от стенки, а Клава, по

прозвищу Жульета-авоська – посредине, то и при этом Юра-косолапый, часто гундося, спрашивал: «Тётя Клава, мой локоть в бок вам не давит?.. а то мне уже некуда его девать… И до вашей титьки я почему-то не достаю…». А в это время от стенки, из-за растянувшейся на спине Жульеты-авоськи, которая в

этот промежуток времени лежала и млела, в ожидании любовных утех и страсти, слышался голос Жорика-Капусты: «А я вам чё, резиновый?!.. на стенку я не полезу, она холодная!..».

Но это случится чуть позже. Обычно это случается уже довольно поздним вечером, когда они, вернувшись домой, и после того, как провернут и посвя- тят часть времени на реализацию палёной водки, после чего уклавшись в по- стель, приступают к заключительной части дневного бытия. Потому не стоит забегать нам вперёд, и раз они будут этим развратом заниматься уже ночью, мы вернёмся в то ветреное и хмурое утро в подъезд буржуйского дома, где они проживали, на улицу Седова.