Александр Стребков - Калейдоскоп

– сказал гость, Михей Поликарпович, уже заплетающимся языком, – но вы, до- рогая, прямо на глазах у меня стареете… Бю-бю-з-галтер… вон у вас бюзгал- тер выг-г-лядаеть… Раз-зрешите мне, вам его на сисички подправить… и поце- ловать вас в плечико, намедни вы мне голой почему-то приснились, гадом

буду!..

– Чего, чего?.. Кто это там квакает?.. может, у вас в голове, Михей Поликар- пович, ваши мозги там надумали стареть?!.. И у вас ещё и язык поворачива- ется мне такое заявлять?!.. Прямо какое-то скотство, слушать подобное в соб- ственных стенах квартиры!.. Который день хожу не купанная, как мокрая ку- рица: всё кругом провонялось и липнет теперь; осталось ещё вшей завести и ходить с утра и до вечера, а то и ночами, чесаться… А у него хватает наглости заявлять, что я уже старая!.. и голой ему сниться стала…

– Так я это… – Марья Андроновна, однако не посчитайте мои слова за под- лость, пусть я завтра голодным останусь и до вечера на выпивон не найду, я хотел просто заметить, что вы постарели вчера, а может, когда у вас то ко- рыто пропало…

– Так тебе молодых подавай?!.. как будто бы ты с ними справишься… Вот, что я думаю, бабники вы этакие, – то, что в ваших глазах в розовом свете, то

пусть останется на вашей давно уже пропащей и пропитой совести. Интимная вещь у женщины, скажу вам, как на-духу, для общего, так сказать, кругозора, она никогда не стареет. Это не то, что у вас там висит, где-то внизу и болта- ется, а то, гляди, одна шкурка уже осталась, хоть ливерную колбасу, бери, да начиняй… И не надо мне тут говорить и пальцем тыкать, что я уже старая!.. не надо!.. Я ещё и вас переживу и раза три, а может, и больше, выскочу замуж и не за таких, шалопаев, как вы… А вам, вижу, труба!.. вон мешки под глазами,

того и гляди кондрашка за шиворот схватит… Романтиками вы были когда- то… Да и то: столкнёшься с таким, идиётом, на узком пути, и некуда бедной девице деваться, хоть в монастырь уходи… На душу опустошение ляжет, а в кровати… опять никого!.. Кому это нужно, скажите?.. – вы, обормоты!.. Я вас спрашиваю!.. Чего языки проглотили? или уже спите на ходу?!..

Прокричав свой монолог, Марья Андроновна, умолкла. Не дождавшись оправданий, спросила:

– А вообще-то, чем вы тут занимаетесь?.. словесным онанизмом?.. Огляни- тесь вокруг, кругом убогость и нищета, как и была прежде, а страна наша в

очередную пропасть катится!.. – а у вас на уме и языке одни бабы, до которых вам уже и дела-то нету… Терпеть и ждать я не буду, корыто ищите!..

– Марья Андроновна, да успокойтесь вы, ради бога!.. Худшее уже давно по- зади и стало быть, если судить по телевизору, экзотика лиц там поменялась, того и гляди, ума наберёмся… А нам много не надо… Вечерком бы в ресто- ранчик на пути заскочить, потом гульнуть за коньячком и балычком и в но- мера отправляться…

– Куда, куда?! – слепив до кучи глаза, спросила Мария Андроновна.

– Оговорился, простите. Я хотел сказать: в свой номер квартиры, куда же ещё…

Вот с этого памятного дня и почти что до самого Нового года, на Богатянов- ских буграх и в ближайших к ним городских кварталах, продолжались поиски

собственности и «реликвии» – корыта, которое ранее принадлежало супругам Василь Палычу и Марии Андроновне, фамилию которых мы так и не узнали,

по причине, что соседи её тоже запамятовали, а у самих потерпевших спро- сить мы постеснялись, ибо им было не до нас, когда подмыться им не в чём. Супруги, кряхтя и ругаясь с жильцами всего квартала, продолжали обитать в той самой тринадцатой квартире, по улице Седова. И как рассказывают, жи-

вут они там, ещё с двенадцатого года, прошлого века, когда по соседству оба пешком под стол ходили. Результатов поисков мы так и не узнали, но говорят, что корыто – то самое, что Хомяк утянул, – до сих пор стоит в углу, в коридоре, справа от двери, если с площадки зайти, в квартире у Клавдии Сироткиной, которая о нём попросту забыла. Живёт сейчас она сама, объявив на всю Бога- тяновку себя вдовушкой: влачит одинокое существование и не до корыта ей в эту пору. Со своей легкомысленностью она распрощалась и теперь приводит домой только по одному «кобелю», перейдя на более старший возраст. Хво- рью не страдает, а лишь пополнела, на почве наступившей спокойной жизни и мудрой профессии – бодяжить и продавать водку. А её «племяши», будто

бы сидят в колонии строго режима, на той самой Каменке, за кирпичным за- бором, который по самому верху так опутан колючей проволокой, да ещё к тому же под током. Оттуда уже не сбежишь, и что-либо увидеть можно, если на крышу залезешь… Но прошёл слух – на самой Каменке и в соседнем воен- ном госпитале, который раскинулся своими владениями как раз напротив, че- рез Темерничку, что скоро «зону» сносить будут, а вот, куда её переселят

вместе с Юрой Сундуковым и Сидоркиным-капустой, об этом мы уже вряд ли узнаем. Спрашиваете, за что сидят?.. Право, не знаем, но думаем, что не за добрые и благотворительные дела. Опять, вероятно, голышом в мешке, куда- то саданули, а может быть, досталось кому-то и по голове… О дальнейших по- хождениях Гендоша Куцанкова, который в недалёком прошлом припеваючи жил поживал под фамилией Побрякушкина Ивана Ильича, занимая долж-

ность директора крупной трикотажно-текстильной фабрики, где он фабрич- ным народом, как горохом в том уворованном корыте, будто в лото шурудя, игрался не глядя, и даже не подозревал, что в то счастливое для него время, где его беда ожидает. Тем более не думал тогда, что вскоре превратится он в обычного ростовского бомжа, а попросту – бродягу. Впрочем, читатель, вам об этом самим предстоит прочесть в романе. А для сведения, скажем: ни- кому не нужными станут ни его знания, ни его интеллект, тем более его ин- теллигентность. Бомж – он и в Африке – бомж, а в СССР и в Ростове – подавно; самой жизнью в этой стране предопределено для большей части населения, жить в нищете и в горе горемычном, каждую копейку всю жизнь считая… И

если ты даже не бродишь по помойкам, а живёшь в своей собственной хате- халупе или в коммунальной квартирке-конуре, то это ещё не означает, что ты далеко ускакал от того самого бомжа. Разница между вами невелика, а мно- гие граждане, ещё с самой войны, после которой минуло уже 75-ть лет, до

сих пор продолжают жить в подвальных помещениях, но зато в городе. За

сельскую местность можно только со слезами на глазах, про себя побурчав, перекрестив, прочитать молитву за упокой. Семьдесят лет коммунисты разо- ряли сельскую местность всей центральной России: от северных поморских

земель и до окраин Воронежской твердыни-острога. И дальше… – на Юг, сры- вая мужиков и баб с насиженных мест, уничтожая их деревни и хутора; сти- рая в пыль и превращая в пахоту залежные земли. Последствия были кош- марные: пыльные бури, гонимые калмыцким ветром, понесут чернозём над просторами прикубанских степей, – белого света не станет видать!.. Да и там, на просторах Среднерусской возвышенности и дальше на север: среди леси- стых и болотистых дебрей, не мёдом намазано было. И будто бы кто-то