Александр Стребков - Калейдоскоп

Договорив последние слова гнева, уже с признаками в голосе слёз, она, вдруг умолкнув, отвернулась к стене и принялась плакать. Глядела на то са- мое место, где стояла та самая широкая кровать, причина несчастий и страда- ний в душе Ивана Ильича, на данный этап его жизни. Он не стал её успокаи- вать, ибо это означало и грозило ему втянуться в новый виток разговора, а по-

сле и остаться, чего он крайне уже не желал; хотя его и тянуло к этой жен- щине, но не зная и не предвидя дальнейших последствий, решил, уйти. Оста- ваться в этих стенах, равносильно было тому, что наплевать себе в душу. По- тому, не теряя ни минуты, Иван Ильич поднялся с кушетки, застегнулся на все пуговицы, на так и не снятом в этот вечер пальто; надел головной убор – свою незаменимую фетровую шляпу – закинул лямку рюкзака на плечо и напра- вился, молча, к двери…

Над Ростовом полыхал закат, предвещая на завтра такую же ветреную по- году. С высоты Богатяновского спуска в ярких всполохах вечерней зари хо- рошо смотрелась вся западная часть города, где вдали вздымался за Темер- ничкой бугор – «Стачки», на котором в поднебесье взметнулась телевышка, мерцая уже зажжёнными огоньками. Иван Ильич стоял на тротуаре и долго ещё любовался на небе панорамой причудливого и фантастического пей-

зажа, изобразить который не смог бы и талантливый художник, а когда закат уже превратился в узкую полоску, он, тяжко вздохнув, неторопливо побрёл по пологому спуску в ту же сторону. Идя уже по ночному городу, откуда весь день дул сильный ветер, а в это вечернее время он уже стих, Гендош, споты- каясь в потёмках, душевно сам с собой разговаривал: «Вот, оказывается, ка- кие сюрпризы может преподносить наша жизнь… да прямо тебя об землю со- паткой! А я, дурак, столько о ней думал, страдал, не спя ночами; пытался её

искать, после той первой встречи… Жаль… и пожрать на халяву – и то не уда- лось… и спать снова придётся на трубе с горячей водой… Говорят, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Впрочем… – наверное, это как раз про меня и меня касается… У меня они – эти, благие, точно уж были… Такова диа- лектика жизни, Гендош!.. Правда, жизни ничтожной!.. По крайней мере на се- годняшний день и на ближайшее будущее… А вот лично для тебя – это уже точно… И всё-таки, она – эта Клава, подлая дрянь и сучка!.. Спать с этими па- цанами?!.. Мерзко и грязно!.. Могла бы себе и мужика-то найти… Да хотя бы и меня… Но, сейчас, после всего… Нет – увольте, господа-товарищи!.. Как-ни- будь без меня… Потёмки, потёмки, суета из сует, а там и край могилы видать, как говаривал Бова-Харитон: и канул ты в бездну, землёю присыпанный…».

Над городом, после штормового дня, стоял тихий святой вечер. На сосед- ней улице Станиславского будильником трезвонили трамваи, клацая и скре- гоча колёсами на стрелках. Отчётливо слышались голоса и смех молодых влюблённых парочек во дворах и подъездах, а в очередном тёмном дворе, мимо которого проходил Геннадий, в подворотне мяукали и дрались коты,

один из которых, проскакивая у Гендоша под ногами, вдруг зашипел, обора- чиваясь и принимая боевую стойку от погони. И в эту минуту, кто-то, в том са- мом дворе, матерясь и разъярившись, бросил пустое ведро, которое покатив- шись по неровностям булыжного покрытия, долго тарахтело, а кошачий кон- церт от этого сразу утих…

Иван Ильич, продолжая свой путь в неизвестность, прикидывал в уме, – что до Пригородного вокзала ему ещё топать и топать. Там в расположении нефтеперегонного завода имелась берлога, где его ждёт горячая и даже

слишком горячая труба большого диаметра, по которой гонят кипяток, а мо- жет быть, пар. «Не исключено, – подумал он, – пока дошкандыляю, то и тес- ниться придётся, подвигая собратьев, таких же как я…». Впереди всё та же не- известность, безнадёга и позор унижений, грязь и полуголодное существова- ние…

Прошло три дня с описанных нами событий. В доме на улице Седова, не-

смотря на все предыдущие неурядицы, жизнь продолжалась своим чередом, как и во всей Богатяновке, будто бы снова войдя в свою привычную колею.

По-прежнему процветала торговля разведённым – с точностью до сорока двух градусов – не очищенным, а может быть, и техническим спиртом. Хомяк и Капуста с того дня стали спать по очереди на кушетке, а один на полу. Клава их к себе уже не подпускала: страдая в душе и тоскуя по Гендошу. Что-то уж

больно ей в душу он влез: удержать не хватило ума и вырвать из души никак не могла. «Племяши» глядели на неё прожорливым взглядом, ходили напы- жинные, а работали, спустя рукава. Юра-хомяк, как самый неудовлетворён- ный, всё время грозился, что уедут снова в Азов, на свою малую родину.

Днём Клавдия отмалчивалась, а вечером отматерив обоих, вкривь и вкось, уклавшись на кровать лицом к стенке, долго всхлипывала, а то и рыдала, пока и раздолбаи не уснут у порога квартиры. И как на грех, в соседнем доме, в квартире под номером тринадцать – чёртова дюжина – на целый квартал раз- разился скандал, где несколько дней тому назад корыто пропало. И только

сейчас, хозяева тринадцатой квартиры, собравшись помыться, вдруг обнару- жили пропажу. По этому скорбному случаю срочно состоялось расширенное разбирательство всех жильцов дома, с привлечением управдома и со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Ситуация в соседнем доме, в квартире №-13 повторилась, как это случи- лось и у Клавы, когда к ним тот зек безымянный ворвался. Мало того, что не- нормальным он был, так ещё к тому же и уголовно-чахоточная тварь, прямо

тюремная и неистребимая гнида! Вот и сейчас, подобно тому случаю: в квар- тиру под номером тринадцать, вломилась пронырливая и этакая щупленькая тля, но уже из категории всякой пьяни-рвани: дружок и сосед по подъезду, квартирного хозяина Василь Палыча и его жены Марии Андроновны, у кото- рых то самое корыто пропало. Дружок и сосед по подъезду был под именем

– Михей, который являлся интеллигентно-пролетарской личностью, но, разу- меется, было это уже в его далёком прошлом, а в настоящее время был он давно уже пропащим забулдыгой, от каких свет, навидавшись, отворачивал морду. Однако удивительно было то, что, оказывается, воровать, – боже

упаси!.. Лучше он сходит принарядившись в лохмотья на Старый базар, на воскресную службу, до храма, и постояв там на паперти, наскребёт пожертво- вание – за ради Христа, – а потом прямиком в парк имени Горького, в район

пивзавода, в пивнушку…

– Большое вам здрастье!.. и привет вам, богатяновским ворам и тунеяд-

цам!.. снимаю шляпу, и решительно заявляю, принимайте гостя!.. – вломив- шись в незапертую дверь, прокричал Михей, почти, как ненормальный, а мо- жет, полоумный.

– Будь ты неладен!.. Напугал. Думала, уже опять в квартиру воры к нам ле- зут. Перелякал ты нас, Михей, что даже душа моя расставаясь было с телом: затрепыхалась, как паутина на ветру!.. Не разыгрывай, шут ты гороховый, ко- медию!.. Где ты тут, алкаш недобитый, видишь воров, если нас самих обо- крали?! – прокричала недовольно в ответ, перекрестившись и стоя на пороге кухни хозяйка квартиры Мария Андроновна.