Влад Костромин - Наследники Мишки Квакина. Том III

– Чтобы кормили? – предположил Пашка.

– Это важно, не спорю. А еще что? Ты чего молчишь, Влад? – повернулся ко мне.

– Чтобы было, где жить?

– И это тоже важно, но не все, – отвернулся, гладя сквозь лобовое стекло на памятник Ленину. – Важнее всего родители. Понятно?

– Да, – закивал Пашка.

Я промолчал.

– Скоро международный женский день, посвященный Кларе Цеткин и Розе Люксембург, поэтому…

– А что такое кларцеткин? – спросил брат.

– Вот придурок, – отец сплюнул под ноги и постучал по рулю. – Это иностранки такие.

– А мы тут при чем? – удивился Пашка.

– Это не важно, важно добыть подарок для вашей матери, – и добавил тихо что-то неразборчивое.

– Купить? – не унимался любознательный Пашка.

– Купить любой дурак может, – презрительно скривился отец. – Даже такой, как ты.

– У меня денег нет, – радостно ответил брат, – я не могу.

– Знать бы, кто твой отец, – сняв шапку, задумчиво почесал плешь папаша, – ты явно не в меня, я в твоем возрасте догадливее был. Ладно, объясняю для умственно отсталых. Вон там, – палец отца указал вправо, – универмаг. В универмаге подарок. Ваше дело его добыть!

– Украсть? – осторожно спросил я.

– Можно бы украсть, – с сожалением сказал отец, – но ты и так в детской комнате на учете состоишь, хватит с меня позора. Будете делать так, – понизил голос, посвящая нас в план. – Заходите, спотыкаетесь, будто погреться зашли. Потом ты, – палец уткнулся Пашке в лоб, – одеваешь на голову вазу, там есть такая большая, я разведал…

– Кому? – испугался Пашка.

– Себе, – вздохнул отец.

– Зачем?

– Зачем я с тобой связался! – кулак отца врезал по спинке сиденья. – Но у Влада не получится, голова большая, – с сожалением посмотрел на меня. – Понятно?

– Я боюсь, – накуксился Пашка.

– Нечего там бояться. Твой дядька два года с глиняным горшком на голове проходил и ничего, не облез. А тебе несколько минут потерпеть. Одеваешь и ревешь! А ты, старшОй, начинаешь бегать вокруг и кричать, что он задохнется. Тут вбегаю я и увожу его, вроде как в больницу, а ты потом незаметно выходишь и топаешь к вокзалу. Мы тебя там подождем. Ясно?

– Ясно, – кивнул я.

Пашка промолчал.

– Чешите, дармоеды. Я зайду через, – посмотрел на часы, – десять минут.

Мы вылезли из машины и неуверенно пошли к универмагу. Внутри было тепло и Пашка немного расслабился после промороженного нутра УАЗ-ика.

– А меня милиция не поймает? – тихо спросил он.

– Нет, – без всяких угрызений совести обманул я. – Милиции тут нет.

Здание РОВД находилось рядом, но Пашке об этом было знать не обязательно.

– А какая ваза? – шептал он.

Я в уме прикинул размер вазы, головы брата:

– Вон та, вроде.

– Хорошо, – он внезапно схватил тяжелую вазу и напялил на себя.

– Мальчик, ты что делаешь? – всполошилась молоденькая продавщица.

– А-а-а-а! – приглушенно ревел брат.

– Это он чего? – подбежала вторая, пожилая. – Это что тут?

– Он задыхается!!! – закричал я. – Умирает!!!

– Мальчик, мальчик!!! – трясла Пашку за плечи пожилая. – Мальчик!!!

– Сдохнет сейчас!!! – орал я, понемногу пятясь к выходу.

– Вера Тихоновна, – испуганно спросила молодая, – что делать?!

– Без паники, Аня! Беги к телефону, вызывай скорую!

– А как звонить?

– А я знаю?!

– Что тут происходит? – вошел отец с поднятым воротником, в низко надвинутой на глаза шапке и с повязкой «Дружинник» на рукаве тулупа. – Что за крик? Кого режут? – лица почти не было видно.

– Мальчик!.. Надел… – плакала Аня. – На голову… А я… я…

– А вы сядете за убийство, – оскалился отец.

– За что?!

– Найдут, за что.

– Я только подошла, – попятилась Вера Тихоновна, – я ничего не видела!

– Ребенка надо немедленно доставить к врачу, – подхватив Пашку за плечо, потащил к выходу. – Я беру это на себя, оставайтесь на месте и не паникуйте. Спокойствие, только спокойствие, – обернувшись в дверях, прокричал он. – Писем не ждите, читайте в газетах! – скрылся в ранних мартовских сумерках.

– Ты знаешь этого мальчика? – спросила меня Вера Тихоновна.

– Нет, первый раз вижу.

– А ты что тут делаешь? – подозрительно смотрела она.

– Пришел велосипеды посмотреть…

– Велосипеды не здесь, они на втором этаже, – сказала Аня.

– Ну, я пойду… – я не спеша шел к выходу.

– А ты чей? – не унималась пожилая. – Что-то я тебя не знаю.

– Фролкин я, Петя, – сказал первое пришедшее в голову.

– А живете вы где?

– Возле хлебозавода. До свидания, пойду я.

– А велосипеды? – не поняла Аня.

– В другой раз, – выскочил на улицу и, стараясь не поскользнуться, побежал к автостанции.

Рассказ участвовал в конкурсе короткого рассказа «Мой дом», проводимом риэлтерским агентством «Недвижимость линия закона» (г. Гомель, Беларусь) и радио «Гомель Плюс» 103.7 FM (РУП ПТЦ «Телерадиокомпания «Гомель», Беларусь)

Когда я был совсем маленьким, мы жили в деревне Пеклихлебы. Квартира на втором этаже панельки, балкон незастеклен. Однажды в воскресенье мать нашла на балконе гнездо с пищащими птенцами.

– Вить, а Вить, – сказала отцу, жующему на кухне, – у нас птенцы.

– У нас не птенцы, а спиногрызы, – отец зло посмотрел на меня. Я стоял на табуретке, ожидая, пока ему захочется послушать стишок. – Чего в рот заглядываешь? Это некультурно.

– Можно мне, – сглотнул слюну, видя, как челюсти отца безжалостно перемалывают бутерброд с салом.

– Чего тебе?

– Сало…

– По сусалам! Губа не дура, – почесал левой рукой ухо. – Я в твоем возрасте на лебеде и сныти жил, а тебе сало подавай.

– Не давай ребенку сала, – вошла мать, – руки будут жирные, шторы испачкает.

– Ну и пусть пачкает.

– Не тебе стирать!

– Видал, старшОй, – подмигнул он, – мамка не разрешает. Так бы я тебе дал, но мамку надо слушаться.

– Там птенцы, – снова начала мать.

– Где?

– На балконе.

– Большие?

– Нет, мелкие еще. Пищат так смешно, – улыбнулась мать.

– Жалко, – доел бутерброд и принялся делать следующий. – Можно было бы «цыплят табака» зажарить.

– Вить, тебе бы только пожрать! Голубь – птица божия. Его есть нельзя.

– Опять начались бабкины сказки, – недовольно поморщился. – Валь, я кандидат в члены партии, атеист, а ты про бога плетешь. Нет его!

– Хорошо, пусть нет, – боязливо перекрестилась, – но все равно, голубей есть нельзя.

– Почему?

– Голубь – птица мира.

– Сама ты птица мира. На голодный желудок никакого мира не будет, – начал жевать. – Война войной, а обед по расписанию.

– Я их оставлю?

– Оставляй, подрастут – посмотрим, на что они сгодятся.

Мать хлопотала над птенцами едва ли не больше, чем над новорожденным Пашкой, но выжила только одна голубка, которую мать прозвала Гулей. За лето Гуля окрепла и оперилась. Сидела на руках матери, важно ходила по квартире, гадила отцу в обувь. Никуда не улетала, следила с балкона за улицей.