Александр Еричев - Книга проклятого меча

– Ушли порознь? – грубый и скрипучий голос гостя был подобен звуку скатывающихся в пропасть камней.

– Д-да, многоуважаемый. Я все сделал, как вы велели, – ничего не сказал о вашем присутствии, уверяю вас, – а затем добавил, как бы невзначай: – Ведь это того стоило?

Красные зрачки уставились на хозяина двора с таким презрением и холодностью, что тот готов был превратиться в сверчка и забиться куда-нибудь под доску. Он осторожно отступил на шаг. Перспектива разозлить этого огромного и странного мужчину его совсем не радовала. Но тот тем временем отстегнул своими неестественно длинными и острыми пальцами плотный кошель с пояса и бросил его на стойку.

– Стоило, червяк, не сомневайся, – и направился к выходу.

Когда гость переступал порог, Тирисию показалось, будто он слышит его смех, глухой шелест…

Взглянув в ту сторону, он вздрогнул и повел плечами, вернувшись взглядом к толстому мешочку у себя на стойке. Осторожно взвесив его на ладони, он с удовлетворением отметил про себя его приятную тяжесть. Дрожащими от возбуждения пальцами он принялся с нетерпением разматывать шнурок, которым кошель был завязан. Открыв и высыпав содержимое мешочка на доски своей стойки, столь любовно полируемой им каждое утро и каждый вечер, он с ужасом осознал, ЧЕМ именно с ним расплатился таинственный гость.

Это были камни скорби, те самые, что при взаимодействии с дыханием образуют ядовитые испарения, невидимые глазу, но возникающие моментально, стоит рядом оказаться живому существу. Только банемиды, исконные жители болот, были невосприимчивы к яду камней скорби. Остальных ждала печальная участь – скорое разложение легких с последующим летальным исходом.

Несчастному хозяину постоялого двора с «живописным названием» оставалось жить где-то меньше суток. Его повару повезло больше, так как тот отпросился с работы по семейным обстоятельствам. Уже сейчас Тирисий Хозьяр начинал ощущать жжение в груди и легкое головокружение.

«О, проклятые боги, как вы могли так со мной поступить?! Со МНОЙ???» – ему следовало сразу понять по комплекции, голосу и глазам, что его гость был ни кем иным, как банемидом. Какой же еще платы стоило ждать от такого постояльца?!

Собрав остатки мужества, которого у него (сколько он себя помнил) практически и не было никогда, он подошел к камину, у которого обычно грелись путники разных мастей, с разными монетами. Поддев ногой крупную головешку, пылающую с одной стороны ярким пламенем, он выпихнул ее на пол и подкатил к ближайшему столу так, чтобы тот быстро объяло пламя. Затем, слезным взглядом обведя всё вокруг, хозяин двора вернулся к камням. Ему было известно свойство камней, когда те соприкасаются с огнем… Он многое слышал от путешественников. Сжав их у себя в обеих ладонях, первый и последний раз проклиная собственную алчность, он кинулся к камину и впрыгнул в него.

Одинокий путник завернутый в серый плащ, зловеще ухмыльнулся, услышав в отдалении от себя слабый взрыв и шипение. Бросив мимолетный взгляд на поднимающийся столбик дыма, он проклял про себя жирного и глупого человечишку, платой которому была смерть. Ему не приходило в голову, что у того хватит смелости сделать такой шаг. Теперь тот, за кем он вынужден следить, знает то, чего знать был не должен. «Ну, что ж, это ничего не меняет», – улыбаясь своим мыслям, житель болот последовал далее, не спеша шагая вперед. «Глупец сам идет в ловушку, да еще ведет туда трофей. Мой трофей».

– Ты наверняка знаешь, что там такое, почему не говоришь?! – она с ненавистью и любопытством уставилась на него.

– Тебе следует поменьше воспринимать свои фантазии как реальность, – он старался сохранять крайне холодный вид.

Конечно же, да, ему сразу же стали понятны две вещи: хозяин двора на самом деле соврал ему и, что более настораживало, его ждут на болотах. С какой целью, он не мог знать. Получить камень им не удастся, пока у него в руке меч, защищающий от любого удара лучше всякого щита, и пока его рассудок свободен от навязчивой воли зеленого кристалла. Но без серьезной причины банемиды, насколько он сам знал, покидать свои болота, да еще так открыто действовать во владениях людей, не станут никогда. Если народ поймет, кто именно виноват в сожжении постоялого двора и убийстве неудачливого владельца оного, то непременно жалобы и негодование посыплются на лордов от каждого земледельца в округе… С другой стороны, лорды слишком заняты междоусобицей, чтобы еще и думать о мелких бесчинствах враждебно настроенной расы человеческих существ.

Банемиды и впрямь являлись людьми, хотя природа малость поработала над ними. Их кости были шире и прочнее, сломать какую-нибудь из них было почти невозможно, за это они расплачивались худобой (в большинстве случаев) и некоторыми неудобными, с человеческой точки зрения, элементами тела, такими как ребра на шее и короткие костяные хвосты. Зато ростом даже самый низкий из них был выше среднего человека почти на две головы. Что уж говорить о тех некоторых особях этих существ, что в высоту были выше трех метров. Еще банемида можно было отличить по глазам. Красные зрачки несвойственны людям. Во времена Разделения мира историческая родина банемидов претерпела изрядные изменения, превратившись из приятных лесов и полей в жуткие зловонные болота, сделав своих обитателей злобными и замкнутыми. Говорят, что именно фактор изменения среды обитания сделал их непримиримыми врагами своих сородичей-людей. Как-никак, Темный Чародей был человеком, и из-за него мир изменил свой образ.

Увидев улыбку на лице своего спутника, Шейпли почувствовала наиострейшее любопытство. Ей так хотелось знать всё то, что было известно ему, но докучать расспросами она не рискнула. Она знала лишь, что пошла в сторону болот не только ради острых ощущений, а из-за странного и смутного чувства долга, ей самой непонятного.

Они шли не так уж быстро, и путь одолели не столь длинный, но ее ноги уже начинали ныть. Местность изменилась. На смену равнинам пришли возвышенности и холмы. Дорога петляла и устремлялась вверх, вниз, снова вверх – и так без конца. Да еще и солнце в этот день, видимо, вознамерилось растопить льды самого Фризенхайра.

– Ладно, красавица, сделаем привал вон под тем холмом, – он указал в сторону холма, отстоящего от дороги шагов на тридцать и окруженного кустарником. – А то ты ноги стопчешь, но об отдыхе и слова не скажешь.

Она залилась стыдливым румянцем и промямлила что-то невразумительное. А может, это его обращение к ней подлило красок на ее щеки?! Она и сама не знала толком, но ей вдруг стало тепло на душе. Все-таки иной раз случайное или безразличное, но мягкое и теплое слово может сделать на некоторое время сердце легким, а душу – открытой. К тому же ее так никто не называл, а сама она себя считала дурнушкой, когда смотрела на своих старших сестер. Наверное, из-за этого отец именно ей иной раз открывал основы ведения боя. Вновь провалившись в воспоминания о былой жизни и об отце, она и не заметила, как легкое тепло покинуло ее, освободив место меланхолии и апатии…