Владимир Титов - Одна нога здесь… Книга первая

Он поднялся, несколько смятенный своими же словами. Вот, вроде как, с родными стенами и распрощался. Он подошел к столу, поцеловал Родову ладонь в самую середку, поклонился печи, что святой огонь в себе держала, что и лечила его, и чистила, и кормила. Всё, теперь всё…

Перед самой дверью из хаты Яромилыч остановился ещё раз. Над дверью висела сильно поистертая подкова. Оберег от худого гостя и от силы нечистой. « Оберег ! Ещё один оберег мне не помешал бы!» – подумал старик, кивнув сам себе головой. Подкова та имела свою историю и хранима была как семейное достояние.

В первый день когда Ольша-дровосек прибыл в Зибуня, эта подкова попалась ему под ноги.

– Славно! – засмеялся тот, – Дома у меня ещё нет, а подкову на дверь я уже сыскал! Хороший знак!

Потом он нанялся за ночлег, прокорм и гривну в месяц поработать к одному мужичку, не имевшему сыновей, зато вырастившего аж четырех дочерей на выданье. Ещё одна пара мужских рук, да так задешево, да ещё таких справных, была совершенно не лишней. Ольша проработал год, два, а на третий, скопив малость звонкого серебра, засватался к хозяйской дочке, Вереюшке. Вятшин прапрадед, а мужичок в итоге стал им, только рад был, что зять у него такой оказался. Свадьбу сыграли скромную, но зато честь по чести! Вдвоем с тестем справили новый дом, и Ольша, сразу после того, как в дом запустили петуха и вкатили ковригу ржаного хлеба, прибил над дверями внутри избы старую лошадиную подкову. Вятша её потом, когда в новый дом перебрался, с собой забрал.

– Любава сказала, вроде как, только три вещи взять. Так, и что у нас есть? Кубышка, книга, сума. Уже три, получается. Подкова тогда лишняя выходит. Или нет? Или сума не счет? Чай и не вещь, как бы, а того, для переноса токмо. А, была, не была! – махнул рукой Яромилыч, очнувшись от воспоминаний, – Прадедову подкову все же заберу!

Знакомый уже зуд в отсутствующей пятке немного озадачил старика. К чему бы это? Вроде ж всё тихо, ничто в доме не оживает… А, пустое! Он взял маленькую лесенку, служившую для залезания на верхний печной лежак, поставил её около дверей, а сам стал искать, чем бы подкову наскоро сковырнуть. Вся подходящая снасть хранилась на чердаке, лезть долго. О, кочерга подойдет! Длинная, ухватистая. Яромилыч прикинул её на вес – то, что надо! Руки, правда, сажей перепачкались, ну, да и ладно. Сейчас главное – подкову добыть!

Он припер засовом дверь, чтобы не выпасть наружу, в сенцы, приставил к дверям лесенку, перехватил кочергу поближе к крюку и полез. Дело пошло туго. Подкова скрипела, гвозди негодующе повизгивали, едва-едва поддаваясь. По молодости, Яромилыч не пожалел гвоздей и приколотил подкову на все восемь дырочек, теперь же оставалось только ругать самого себя, умного такого. Ведь и на трех висело бы не плохо, так нет же, именно на все надо было, тютелька в тютельку. Но, с другой стороны, кто ж знал, что отрывать её придётся? Никто не знал, потому-то и крепил на века.

Сноровисто подсовывая крюк в получившиеся промежутки между упрямой железякой и стеной, дед предвкушал скорую победу. Так, ещё плечом подналечь, ещё разок! Ну-ка, ну-ка! Идет! На-ва-лись! Эх, где вы годы мои молодые?! Жалобно скрипнув напоследок, гвозди поддались и подкова с глухим звоном упала бы на пол, но Яромилыч подхватил её в самом начале падения.

– То-то же! – Дед улыбнулся, обдул её от ржавчины и древесной трухи, и не слезая с лесенки ловко подбросил подкову, метя прямо в суму, оставленную подле печи. Железка попала точно в цель, негромко звякнув о пол.

Наружные двери избы распахнулись от удара, в сенцах послышался топот многих ног, и тут же в дверь, раскачивая лесенку, на которой в изумлении застыл Яромилыч, забарабанили кулаками:

– Эй, одноногий черт, а ну, живо открывай! Мы знаем, что ты дома!

Дед несильно стукнул себя по голове кулаком и пробормотал:

– Говорила Любавушка мне, говорила…

Любава провожала взглядом Яромилыча, пока он не превратился в совсем маленькое пятнышко на поле. Рассвет наступил ещё не совсем, было прохладно.

– Много недоброго у тебя впереди, Вятшенька, – негромко молвила она. – Сотворю-ка я тебе оберег, может и упасет от чего…

Ведьма достала из мешочка на поясе маковое зерно, смешанное с толчеными травами и солью, что-то пошептала на пригоршню и в три замаха посеяла все это перед собой, присказывая на каждый замах волшебное слово, и закружилась, зашептала скороговоркою. До стороннего наблюдателя долетели бы лишь отрывки заклинания:

– На море, на окиане, на острове на Буяне стоит капище Сварожее, дивное да пригожее… Меж небом и землицей сырой, клянусь непокрытой головой… Уберегите да упасите Боги Святые силой ратною: от глаза лихого, от человека злого, от злосмотрящего и злоглаголящего… Пойди сила во оберег, по час, по день, по год, по век… Море – не суша, камень – не песок, словам моим – крепкий замок!

Но не было стороннего наблюдателя, некому было вслушиваться в ведьмины речи. Там, где она возле себя обвела широким рукавом, явилась светящаяся голубая полоса кругом, дыма ли, тумана ли, да ещё сильно пахн у ло васильками и свежей мятой. Любава развернулась спиной к городу и поспешила в лес, кромкой темнеющий вдали. Недолго повисев в воздухе после её ухода, полоса истаяла без следа…

Пока Яромилыч ещё только спешил на встречу с Любавой, ведьмин дом занялся пожаром. Внутри полыхало так, словно было полито отборным маслом. Когда занялась крыша, на близлежащих дворах заголосили перепуганные гуси, завыли собаки. На шум выскочили соседи по улице, кинулись тушить, да поздно уж: дом было не спасти и, если осталась в нем хозяйка, то огненное погребение она уже получила. За час дом развалился и то, что не успело прогореть дотла, было затушено общими усилиями. Уставший народ разошелся по домам, умыться да лечь доспать, если получиться. Там, где ещё совсем недавно Яромилыч боролся за свою жизнь, чернело едва дымящееся пепелище.

Это выглядело подозрительно. Обычно после пожара, какой бы сильный он ни был, на месте остается печь, сиротливо торчащая чумазыми боками посередь углей. Здесь же её не было и в помине. Но среди соседей не случилось таких востроглазых да сметливых, кто заметил бы это несообразие, ясно указывающее на вмешательство чуждой силы. А может, все слишком устали после тревожной ночной побудки, чтобы обращать внимание даже на такие опасные чудеса. Пожар потушили, своя хата не занялась – и на том слава Богам…

Немного погодя, когда люди разошлись, слой угля в одном месте дрогнул, а потом целый пласт сдвинулся в сторону, открывая взгляду ход в подпол. Первым оттуда тенью выскользнула приземистая тварь. Её голова, очертаниями напоминавшая продолговатый булыжник, без шеи переходила в туловище, напоминающее чудовищно увеличенную короткую и толстую морковь. Туловище, в свою очередь, оканчивалось длинным хвостом. Опорой служили шесть кривых лап. Всё тело твари, кроме хвоста, дырок ноздрей и маленьких красных глазок, было покрыто чёрной роговой чешуёй, которая тихо поскрипывала при движениях.