Илона Якимова - Волна и камень

И вредоносная эта ладья, принесшая великую печаль в восточные дикие земли, привлекла с собою на запад не смерть, но гибельный обман. Седьмого сентября в Гринвиче Англия обманулась вся – от нетерпеливого короля до лондонского последнего угольщика. Ошиблись пушкари, прибравшие чрезмерный запас пороху для праздничной пальбы, ошиблись ювелиры, портные и золотошвеи, мастерившие колыбель и приданое, ошиблись Говарды, уже делившие места при дворе, ошибся король, навсегда рассорившийся со Святым престолом Петра – и в гневе отменивший его, он, наш бедный король Генрих, но горше прочих, страшнее прочих ошиблась страстная королева – и роковая ошибка эта стоила ей всего: любви, власти, брака, самой жизни.

Ибо королева родила дочь.

От сотворения мира лето 7050-е

(от Рождества Христова 1542-е), января месяца 2-й день, Москва

Бежали без огней. Черные фигуры мелькали мимо проулков по кривым улицам, еле уловимые досужему глазу в ночной темноте. Только снег высвечивал то там, то здесь мельтешащие тени, да хором и вразнобой поскрипывали сотни ног: «хрухрухру…». В безлунную пору января, в часы меж волка и собаки, в самое глухое время, когда уж давно все добрые люди разбрелись по опочивальням, а первая молитва еще нескоро, отряды князя Шуйского по прозвищу Немой спешили взять власть.

Лились не наобум: все наперед было схвачено, куплено, улажено. Калитки услужливо приоткрыты, языки колоколов – приторочены вервиями. Пока хвосты вотчинной дружины еще извивались по утоптанному снегу мостовых, голова чудовища, пришедшего покуситься на святое – на помазанного богом правителя, двенадцатилетнего Иоанна Васильевича – окружала палаты великого князя.

Тихо, как во сне, и слаженно, будто красные злые муравьи, окружили – и бросились. Глухие удары, звяканье кирок и ломов, скрежет отдираемого от дерева железа – и вверх по лестницам. Узко дружинникам – в затылок друг другу продавливаются они к покоям малолетнего Иоанна. Навстречу им выскакивают, давят вниз, хрипят и валятся под короткими ударами клинков рынды великого князя и личная охрана опекуна правящего отрока, князя Бельского.

– Живьем брать!

Это снизу, со двора донесся крик. Шуйский-Немой влетел под окна на вороном жеребце, взял поводья на себя, приподнял на дыбы. И крикнул сызнова:

– Живьем!

С дробным перестуком к оконцам светлиц приставляют лестницы, карабкаются. На крепостной галерее неподалеку разворачивают туда, где хоромы, захваченные единороги. Быстро, с должной выучкой каждый отряд занят своим делом. Доносятся лязг, сдавленные крики, и внезапно ночь разрывает пушечный выстрел. Каменное ядро высаживает цветные куски слюды на окне великокняжеского покоя, разносит в шматки кованую частую раму и ровнехонько вылетает с другой стороны через такое же окно. Через сквозную дыру ошарашенный таким удачным выстрелом пушкарь с удивлением видит брезжущий рассвет.

Шум внутри здания внезапно стихает. В окне появляется рука в расшитом золотом кумачовом рукаве. Рука машет боярской горлатной шапкой, а голос – низкий голос воеводы Бельского – рычит:

– Стой! Если не боишься Страшного Суда – охолонись! Не бери великий грех на душу!

Широкобородый и грузный Шуйский-Немой приподнимается на стременах и во внезапной тишине говорит, едва лишь возвысив голос:

– Сдавайтесь на милость и ублюдка Иоанна – вперед, тогда лиха не будет. Подошло ваше время к концу. Андрей теперь Великий князь, в нем истинная кровь Рюриковичей.

***

Первое письмо Томаса Берроу,

капитана торгового судна «Old Piper»,

от сотворения мира лето 7050-е

(от Рождества Христова 1542-е), мая месяца 1-й день,

бухта Св. Николая, что в устье Двины на Белом море .

«Мэри, дражайшая моя супруга, и сыновья мои, Стив и Билли.

Прошёл уже почти год, как мы расстались у пристани, и наш корабль взял курс в открытое море.

Отрадно мне представлять, что вы читаете эти строки и радуетесь – жив и здоров ваш муж. Лишь длинный мой подбородок, за который ты так любишь меня прихватить походя, будто бы еще более вытянулся, лицо мое осунулось от невзгод и дурной пищи, а нос, что так не нравится тебе, любовь моя, еще больше съехал набок. Но здоровье мое не пошатнулось, но крепок мой дух.

Шлю вам наилучшие пожелания. К великому сожалению моему, в этих местах нимало не налажено почтового сообщения с нашим государством, которое отсюда, из безрадостного северного края, представляется мне лежащим чуть не на другой стороне Земли.

Посему единственное условие вашего прочтения сих записок – моё счастливое к вам возвращение, на что я со всей страстностью души надеюсь и на Бога в том уповаю.

Что сказать вам о стране, куда занёс меня и товарищей моих Рок? Некоторые слышали про Московию, мало кто видел, и вряд ли найдется такой смельчак, который заявил бы во всеуслышание, что до конца понял удивительных жителей этой земли и их диковинные обычаи.

Начать следовало бы с того, что видом своим московиты вовсе нам не подобны. Бороды имеют неряшливей и обширней, чем принято в Лондоне по последней моде, одежду совершенно не носят в талию, не открывают ноги. И женщины, и мужчины силуэтом более напоминают церковный колокол, нежели песочные часы или чашу для вина. Это связано, мыслится мне, с тем, что климат здесь отнюдь не столь мягкий, как в нашей благословенной Богом земле. Обширная одежда и густая заросль на лице, очевидно, помогают держать у тела тёплый воздух, несомненно, способствующий сносному существованию в морозы. Предосторожности сии отнюдь не лишние, поскольку зима здесь продолжается до семи месяцев в году.

Отправившись в путь из гавани, мы всё время держались северных румбов, правя в Берген, дабы, как ты знаешь, совершить мену сукна на звериные шкуры. И далее, когда понесла нас буря, компас держался тех же румбов. Однако после Нордкапьего мысу (который московиты-поморы называют Мурманским) относило нас уже на восток, а потом, избавившись наконец от властной руки западного ветра, повернули мы поскорее на юг, надеясь кружным путём выйти в наши широты и отыскать путь домой. К тому же, не имея тёплой одежды, мы страдали от погоды, а надо тебе сказать, милая Мэри, что и в августе хлестал нас в этом море, которое называется в Московии Белым, снег.

Но и на юге, в устье реки Двина, куда мы, наконец, после недели наблюдения пустынного берега, пристали, измученные, с разорванным такелажем и повреждённым рангоутом, почти без запасов вина, масла и провизии, и были приняты в поселении, носящем имя Святого Николаса, такое же, как и монастырь неподалёку, так вот, и здесь было отнюдь не жарко, а умеренно, несмотря на то, что и осень ещё не началась. Но самое удивительное, что и потом, когда меня под охраной отправили по приказу местных власть предержащих пред очи управителя этой земли в Москау, что находится по крайней мере в пятистах милях южнее, веришь ли, милая Мэри, и там, на широте Парижа, стояли такие холода, что птицы лежали мёртвыми, из многочисленных труб валил не чёрный, а белый дым, а причудливые шлемы стражников (называемые «айрихонка») покрывал слой инея.

Читать дальше