Александр Шляпин - Тайна скорбящего ангела

– Опаздываете! Мы уже час как тут мерзнем, – сказал Феделя, подпрыгивая в позе пингвина. —Вам надо помнить одно: рабочий день у немцев начинается в пять часов. Пока мы русские спим – немцы уже куют величие своей державы.

– Ну что закурим, —сказал Русаков, вытаскивая сигареты.

– Особо сигаретами не разбрасывайся, они у немцев дорогие. «Каро», «Ювель —72» и «F—6» стоят по две марки пятьдесят пфеннигов, – сказал Крюков. —Дерьмо редкостное, вонючие и горят, как бикфордов шнур.

– «Ювель» можно еще курить, —сказал Фиделя, встревая в разговор. —Но даже немцы предпочитают русские сигареты. Кто у нас в гарнизоне работает, тот в военторге отовариваются. —А что тут вообще покупают, —спросил Русаков. —Я у отца выпросил пятьдесят марок. Хотелось бы потратить с умом.

– Вареники закатай, —сказал Крюк. —У немцев, как в Союзе —ассортимент большой, но дают по три наименования в одни руки. Хочешь получить удовольствие, покупай «Филушки».

– А это, что за хрень такая —спросил Виталий.

– Филушки —это такие взрыв —спички. В пачке штук двадцать. Зажигаются от спичечного коробка. Громко стреляют. Есть ракеты —это такие хреновины с палочкой. Вставляешь в бутылку, зажигаешь фитиль, она летит и разлетается в небе, как сигнальная ракета. Остальное фигня, вертушки, фонтанчики. Громко стреляют грос —взрывспички. Это такие бомбы —мама моя дорогая! Грохают раз в пять сильнее чем маленькие, но и стоят дорого. Семь марок пятьдесят пфеннигов, а это пачка сигарет «PEER» или «Marlboro».

Русаков держал руки в карманах, и сгорая от зависти сжимал пятьдесят марок, выпрошенных у отца. Проворачивая в голове цены на всякие безделушки он понимал, как он жалок и беден в отличии от однокашников. Ребята, прожившие в Германии по несколько лет, имели возможность отовариваться на сотни марок. Немцы покупали все: от алюминиевой проволоки, автомобильных радиаторов, автомобильных аккумуляторов, до транзисторных приемников и советских фотоаппаратов.

– Черт, черт, черт, —верещал он, стараясь выплеснуть наружу свое негодование.

– Что с тобой старик, —спросил Виталий. —У меня только пятьдесят марок, —сказал Русаков.

– У меня сотня, —ответил Виталий.—А что ты хотел?

– Хотел такой фейерверк устроить, чтобы вспомнили гады, про май сорок пятого.

Крюков посмотрел на Сашку и приложив палец к губам, дал понять, что вспоминать события сорокалетней давности на людях не стоит. У очереди не только были уши, но и агенты из ШТАЗИ прекрасно понимающих русский язык.

– Санчело, фильтруй базар. Каждый второй камарад понимает по—русски. Они работают у нас в гарнизонах и на танковом заводе который. в первом городке стоит. Там немцев как грязи, и все по—русски говорят как мы с тобой.

– А что они мне сделают, —спросил Русаков.

– А ничего! Стуканут в особый отдел армии, что ты разжигаешь национальную рознь и ту—ту, встречай Родина героя! Поезд Вюнсдорф —Москва и 24 часа времени на эвакуацию! Тебе папа с мамой потом в асфальт закатают, или подхвостье порвут на британский флаг, – сказал Крюков хихикая.

Русаков озадаченный предостережением, осмотрелся. Теперь в каждом немце он видел уже не камарада, а агента немецкой разведки ШТАЗИ. Толпа переминаясь от холода гудела русско – немецким разноголосьем.

– Что все, —спросил он, обращаясь к Крюкову.

– Не все, но процентов тридцать это точно.

– Слышь Виталик, Крюк говорит, что здесь тридцать процентов стукачей. —А еще тут куча особистов. Стоят в гражданке, читают немецкие газеты, а сами одним глазом секут, чтобы ты слово лишнее не сказал.

– Да ну…

– Поживешь —увидишь, —сказал Феделя.

– Как в Берлин поедешь, в Щенефельде на пересадке увидишь своими глазами, как наших русских баб и вольнонаемных будут снимать с электрички. Там особисты в гражданке стоят, и когда переходишь на берлинскую электричку, тебя могут из толпы выдернуть и тут же в комендатуру на нары до выяснения личности. Все что сказали «старики» обескуражило Русакова до глубины души. Он подозревал, что всякие сношения с немцами могут иметь такие последствия, но не представлял, что это случится так быстро.

– Да ладно —старина, не дрейфь! Не видишь, чуваки над тобой прикалываются, —сказал Виталий. —Я не удивился если бы это происходило в послевоенные года, но сейчас… Особый отдел, ШТАЗИ, СМЕРШ. Что они еще могут придумать, чтобы посмешить народ в школе.

– Ты так считаешь, —спросил Русаков.

– Я уверен, —шепотом на ухо сказал ему Виталий.

– Это всё приколы местных мажоров.

Стоя в очереди, по несколько часов, многие русские пользуясь случаем, заводили себе новых немецких друзей и знакомых. Было не удивительно, когда наши ребята угощали немцев сигаретами и пивом. Немцам импонировала русская доброта. Поскрипев душой, они принимали правила игры и в ход пускали сосиски с кислой горчицей и бутерброды с салями. Все события произошедшие с ребятами накануне, были каким—то логическим продолжением чьей—то игры. Невозможно было себе представить, но именно они —Виталий и Александр стали тем звеном, которое соединила события времен войны с настоящим временем.

Две светловолосых девчонки появились в очереди, словно два солнца, взошедших над горизонтом. На вид им было лет по шестнадцать, как и героям этой запутанной истории. Толи потусторонние силы, то ли невидимые флюиды, растекшиеся в воздухе вокруг очереди, включили часовой механизм взаимных симпатий. Казалось, что в то мгновение молния проскочила между ними. Это была ирония судьбы.

– Демидов, разуй глаза, смотри, какие телки потрясные стоят, —сказал восторженно Русаков: —Вот с ними бы в бутылочку сыграть!

– Это же немки, придурок. Ты что захотел нажить геморрой или тебе давно немцы харю не чистили?

– А ну тогда понятно…

Русаков смотрел на немок и чувствовал, как у него внутри кто-то невидимый открыл бутылку «Боржоми». Пузырьки «газа» рванули к верху, щекоча, сердце, легкие и пищевод. Это чувство он никогда раньше не испытывал. Это было что-то неизвестное, от чего в голове завертелись эротические образы, которые он видел по телевидению ФРГ после 00 часов. Это было что—то непонятное, и очень приятное. Молодой организм за шестнадцать лет ни разу испытывал подобного явления. Кровь ударила в лицо, и Русаков ощутил, как его щеки предательски зарделись. Хорошо, что на улице было прохладно и пока еще достаточно сумрачно, поэтому ни кто не заметил его волнения.

– Ну ни хрена себе! Да этого не может быть, – ответил Демидов. —Я глазам поверить не могу.

– Да вы что парни —охренели, —сказал Крюков. —Да камарады вас в кювет за них закопают, или порвут, как пьяная обезьяна газету. Вы как хотите, а мы на это не подписываемся.