Alice Palermo - Вещие сны ноября

Мальчик шел, но перед глазами его не было леса – лишь босые пятки, ступающие по холодной земле, и такое бледное, полное смирения лицо Лимы. Он помнил её, помнил, как никто другой. Совсем юная, она уже обрела те самые черты, присущие хрупким девушкам, вызывающие в любом, кто на них смотрит, самые светлые и непорочные чувства. Его сестра, его дорогая сестра была где-то там, далеко. «Она сбежала из того ужасного мира, в котором нет места чистой душе, её нельзя не понять, но почему, почему не позвала с собой?» – так думал Джим, пробираясь сквозь густой кустарник. «Прости, Джимми. Они поют. Они зовут меня на север,» – вот и все, что она написала. В сотый раз Джим развернул бумажку с одной, выведенной на удивление ровным почерком, фразой, и тотчас почувствовал горячие капли на своих щеках. Он удивленно запрокинул голову – дождя не было.

Последняя свеча, оставшаяся у него, напоминала ему о том летнем вечере. Её неясный свет дребезжал в плотном от промозглой влаги воздухе так же, как огни в чужом пруду, разливающемся зеленоватым омутом на заросшей стороне тёмного, покрытого легкой сумеречной дымкой вишневого сада. Перед глазами вновь промелькнули белые ступни, робко касающиеся неестественно ровной глади воды, запрокинутые ветром взъерошенные волосы Лимы и легкий вздох удивления, смешанного с ужасом… И тёмный силуэт, почти бесшумно уходящий в мутное зеркало.

«Она ведь выплывет, правда, Джим?» – огни скакали по вспаханной ветром лунной тропе.

«Она ведь просто купается, правда, Джимми?» – родная, ее голос был полон надежды.

«Правда, Джим?» – и огни танцевали в чужом пруду.

Ветер потрепал Лиму по волосам.

«Джимми?»

И все стихло.

Последняя свеча, оставшаяся у него, медленно догорала, обжигая горячим воском детскую ладонь. Ее неясный свет открывал ему путь к реке. На другом берегу ее черной, как вишневая смола в сумеречный час, воды, излучая легкое сияние, желтела Земля Святого Мартина. Давным-давно Лима рассказывала про нее. Страна, на которую никогда не светит солнце. Это была она, Джим не сомневался ни секунды. Где-то там обитали другие люди, но мальчику было не до них, ведь вся их интересная и заманчивая жизнь не имела никакого смысла в случае, если оборвется его собственная.

И мальчик побрел по ледяному песку, и, казалось, все ветра мира в тот миг набросились на него, желая сбить с ног, а то и дело набегавшее течение омывало такие же голые, как у сестры, уже синеющие пятки.

Последняя свеча потухла.

Холодное дыхание осени пронизало его насквозь, мальчик почувствовал, как босые ноги немеют и кончики костлявых пальцев, не обогреваемые более горячим воском свечи, отказываются держать покрывшийся инеем компас. Джим упал на колени, не в силах дольше сопротивляться ледяной хватке природы.

В паре метров от него блеснула железная тропа.

Она вела на север.

Вдали раздавались тихие голоса – то родители копошились на могилах родственников. Мальчик лет десяти бесшумно ступал все дальше от города мёртвых, стараясь не замечать их немой зов о помощи, сливаясь с природой, окружающей его. Тропа вилась среди высокой, высушенной жарким летом травы, в которой он мог при желании спрятаться, даже встав в полный рост. Кузнечики перешептывались о чем-то своём, в ореховой роще играли птицы. Андерсен почти забыл, зачем его привезли сюда в один из последних деньков этого лета, но смерть помнила – она не умеет отменять свидания. Поэтому в тот миг, когда его хрупкое тельце упало в приятно пахнущую сеном траву, что расступилась, укрывая мальчика от полуденного зноя, в метре от него показался камень. Андерсен провел по его шершавой поверхности пальцами и замер – прямо под его рукой чернело чье-то имя.

Он вскочил и хотел было побежать прочь, но столкнулся лицом к лицу с внезапно появившейся перед ним старухой. Ее маленькие черные заплаканные глазёнки смотрели на него в упор. Что-то неестественное было в ней, что-то невесомо-чужое, заставляющее остановиться и замереть вместе с ее мыслями во времени. Трясущиеся руки, нервно перебирающие стебли колокольчиков, почти касались Андерсена. Он вздрогнул.

– Сынок, – прошелестел ветром ее голос, – Поможешь бабушке набрать колокольчиков? Я-то совсем стара стала… Бишь у меня внучка тут одна, все просит и просит набрать ей букетик – уж сама не может.

Андерсен огляделся.

– Так, тёть, ведь нет больше колокольчиков! Отцвели давно, еще месяц назад. Где ж я их возьму?

Ответ растаял в воздухе, не всколыхнув ни единой ноты в голосе старушки. Она шла прямо на него. Медленно, чуть пошатываясь.

– Мне бы только колокольчиков, только колокольчиков для моей внученьки, одна она совсем, совсем одна…

Мальчику стало не по себе. Легкая дрожь пронизала все его тело. Он хотел еще что-то сказать, растолковать старушке, что отцвели давно колокольчики, но тогда откуда взялся букет у нее в руках? Меж тем тощее, закутанное в слишком тёплые для лета шали, тело, покачиваясь, двинулось в сторону рощи. Андерсен вновь остался один, но до него еще доносился голос старушки – или то был лишь ветер: «Мне бы только колокольчиков… Совсем, совсем одна!»

Он отвернулся, чтоб поскорей освободить свои мысли от такой странной встречи, и вновь наткнулся взглядом на шлифованный камень.

Ей было шесть. Она погибла в июле.

На недавно заросшей земле лежало несколько засохших колокольчиков.

Андерсен развернулся и побежал в поле. Спустя пять минут он вернулся с букетом поздних цветов.

– Это тебе. А следующим летом я принесу тебе колокольчиков, обещаю.

«Обещаю,» – где-то вдали повторила за ним роща, – «Обещаю.»

Был август. Христоф сошел с поезда вслед за своим чемоданом и тотчас остановился и принюхался.

Вереск.

Его сладковатый запах доносился с полей, наполнял лёгкие и отдавался странной дрожью по всему телу. Что было в нём? Искажение времени, мираж, земля на горизонте, земля необитаемая, родная – издали.

«Вот ты и дома, моряк,» – прошептал он в пустоту.

Солнце осветило далекую деревушку.

«И в доме твоем тишина,» – стук дятла опроверг – опроверг ли? – его слова.

«А ты в нём кто отныне?»

Ветер всколыхнул его короткие, но неопрятные волосы.

Мурашки пробежали по спине Христофа.

«Чужак.»

Найденный кусочек потерянного пазла.

«Зачем я вернулся?» – спросил он у леса. И лес ответил знакомым шелестом листвы. С этим шелестом слился еще один – бумаги, в сотый раз развернутой и скомканной, затем вновь бережно расправленной. На небольшом листке красовались несколько опрятных строк. Письмо гласило:

Здравствуй, сынок.

Я спросила у стариков на берегу, как скоро сменится ветер. Те пожали плечами.