Вилма Яковлева - Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2

– Стервы разные: некоторых видно сразу, другие долго прячутся. А это – редчайший тип: с первого взгляда видишь, что стерва, но никак не можешь в это поверить.

– Она не такая.

– Ну тебя и проняло! Не трать на нее время. Что вы будете делать? Пойдете в пельменную, а потом в кино? О чем будете говорить? О чем вообще можно говорить с женщиной, которая не знает, что такое уши от мертвого осла? Но самое ужасное, она не знает, что такое рыба первой свежести.

– Такой рыбы больше нет.

– Но она осталось в культуре. Как ты сможешь спать с женщиной, которая не читала Ильфа и Петрова. И которая не знает, что можно подтираться газетой.

Вечером состоялась пресс-конференция. Моим соперником от Народного фронта оказался Марис, мой однокашник.

Он дружески похлопал меня по плечу.

– Не выкинешь какую-нибудь глупость?

– Глупость – это ваша прерогатива.

Я бродил туда-сюда. Перед публичным выступлением меня всегда штормило.

Ко мне подвели какого-то гостя из Москвы, и я пожал его протянутую руку. Усевшись, мы молча уставились друг на друга, пока он первый не прервал молчание.

– Я не думал, что вы так молоды и… похожи на настоящего латыша.

– Я и есть настоящий латыш.

– Скажите, что вами движет?

Он выглядел старше меня лет на десять, а если присмотреться, то и больше. Типичный партийный функционер.

– Как дела в Москве? – спросил я, игнорируя его вопрос.

– Так себе. Люди ходят на митинги, слушают всяких прохиндеев. Но еще не вечер. Мы очень ждем вашего выступления. Задайте им жару.

– Что это изменит, – выдавил я, стараясь морщиться не слишком заметно. – Над всей Прибалтикой безоблачное небо. Неужели не видно?

– No pasaran! – он гордо вскинул голову.

– Если бы… – я не разделил его энтузиазма.

На другом конце зала я разглядел журналистку, которая очаровала Костю. Она была в обществе какого-то мужчины. Даже с такого расстояния можно было разглядеть кислую мину на ее лице, и это странным образом меня воодушевило.

– Конечно, мы выпустили ситуацию из-под контроля, – продолжал рассуждать московский гость, – но партия еще достаточно сильна, чтобы…

– Да, – рассеяно проговорил я.

Московский гость обиделся. Я попытался сгладить впечатление, но получилось еще хуже.

Наконец у меня над ухом раздался голос Кости:

– Вперед и с песней! – он похлопал меня по плечу с ободряющей улыбкой и дал последние указания: – Чтобы никаких эмоций, никаких внятных высказываний! Чем меньше смысла, тем лучше. Не умничай!

Я сглотнул слюну и бодро зашагал к проему широких двухстворчатых дверей, ведущих в конференц-зал. Оттуда валил яркий белый свет. Нет, это не Рубикон, это Стикс. Не достает только трехглавого пса.

Зал был набит до отказа и щедро освещался телевизионными юпитерами. Ко мне со всех сторон потянулись косматые клубки микрофонов, похожих на пушистых котят, закрепленных на длинных штангах–удилищах. Рыбная ловля на кота. Замерцали фотовспышки. Наползли телекамеры.

На секунду мне показалось, что все происходящее – следствие какого-то вселенского недоразумения. Почему все глядят в мою сторону? Мне вдруг захотелось, чтобы вся телевизионная техника вышла из строя и пресс-конференцию отменили.

Я быстро взбежал по боковой лесенке на сцену и сел за длинный стол, громко отодвинув лишние стулья. Со всех сторон светили прожектора. Я оказался в перекрестке света, как вражеский бомбардировщик. Луч прожектора прошелся по мне сверху-вниз, а потом снизу-вверх. Все кругом слилось в густое марево.

По виску потекла капля пота. «Мысли катятся, как пот». Кот – пот. К чему эта рифма? Голова была совершенно пуста.

Я попытался мысленно окружить себя защитным полем, но это плохо получалось. Хотелось сбежать, и только чудовищное усилие воли удержало меня на месте.

Зал на минуту притих. Я провел языком по сухим губам и нащупал в кармане смятые листки тезисов. Нет! Надо смотреть в зал с издевательской улыбкой чеширского кота.

В ногах первого ряда сидела прыщавая рыхлая толстуха с пегими волосами, типичная скандинавка. Час назад она донимала меня вопросом: что будут делать живущие здесь русские, когда Латвия вступит в НАТО? Я мычал, мычал, а потом выдал, что натовским солдатам здесь лучше не появляться, особенно в барах, потому что там им набьют морду. За что? Просто так. Она, конечно, ничего не поняла. Потом мой взгляд остановился на китайских журналистах, сидящих плотной группой. Вот уж действительно на ком взгляд отдыхает. Я улыбнулся Ай Шену и приветственно помахал ему рукой.

Следующую минуту я боролся с телеоператором, не позволяя ему светить телекамерой снизу. Но именно это он пытался сделать. Я наклонил голову и слегка повернул ее в сторону от окна. Чтобы не застыть в образе Сфинкса, мне пришлось варьировать руками, то опирая подбородок на сомкнутые ладони, то подпирая голову кулаком у виска. Эта незримая дуэль продолжалась несколько мгновений, пока оператор понял, что жертва ускользнула.

Модератор сочно обрисовал основные вехи нашей карьеры, назвав Мариса демократом, а меня коммунистом. Надо же! Ублюдок! Я не имел ничего общего с партией все двадцать лет своей сознательной жизни. И вот теперь, когда передовой отряд строителей коммунизма дал деру, мне тут отдуваться за всех. А чего я, собственно, хотел?! Чтобы меня представили, как умного, образованного человека, думающего не так как все?

Правильнее было бы представить меня как политического художника. Только в искусстве ценится одиночный протест.

Модератор еще что-то сказал, и я поймал себя на том, что киваю. Надо попридержать голову. Как бы мой нервный тик не приняли за знак согласия.

Марис с видимым удовольствием вкушал неповторимость исторического момента. Получив слово, он принялся излагать официальную точку зрения Народного фронта. В отличие от него я мог говорить все, что хочу. Свободен, наконец-то свободен [54] Эпитафия на могиле Мартина Лютера Кинга. .

Половина присутствующих в зале журналистов не совсем понимали, где находятся. По крайней мере мне так казалось. Раскрыв рты, они слушали сказку о двухвековом пути маленького и всеми обижаемого латышского народа на землю обетованную. Я почти физически ощутил чистоту рек и озер, шум сосновых лесов, экзотику хуторов, женский изгиб песчаного пляжа, свежесть омытых дождем уютных городков. Сейчас Марис скажет, что пришел русский Иван и все испортил. Точно! Он так и сказал: «Свидетельств о злодеяниях советов, появившихся за последнее время, вполне достаточно для нового Нюренбергского процесса. Для Латвии, как и для всей Балтии, Вторая мировая война еще не закончилась». Во как!

Мои раздумья были прерваны громом аплодисментов, сквозь которые пробивалась финальная фраза: «Независимая Латвийская Республика будет восстановлена завтра, и этому уже никто не сможет помешать»!