Вилма Яковлева - Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2

В животе возникла пугающая пустота.

И тут я получил слово. Волнение переместилось из области желудка в колени, потом в пятку левой ноги и… пропало. Я сощурил глаза, придвинул один из микрофонов поближе к себе и произнес еще непривычные для себя слова – «дамы и господа»:

– Господа! Я не думаю, что мировое сообщество согласится с пересмотром итогов Второй мировой войны. Нюренбергский процесс определил, кто агрессор, а кто жертва, и сделал это раз и навсегда. Народный фронт скоро свернет себе шею, оглядываясь назад. Уже началась третья мировая война, а для него еще вторая не закончилась.

В зале повисла гробовая тишина, прерываемая редкими смешками, и я заговорил быстрее, чтобы все сказать, пока публика не опомнилась.

–Господа! Я согласен, что моему народу нанесена тяжелая историческая травма. Но будущее в реляциях Народного фронта не внушает мне оптимизма. Мы не только не знаем, куда идем, но и откуда.

Завтра будет провозглашено не новое государство, а восстановлено старое. Так называемая Первая Республика. Но прошлое и настоящее – слишком разделенные миры, чтобы так просто вернуться назад. Кроме того, Первая республика была злым этнократическим государством. Если использовать его в качестве объекта для подражания, то независимая Латвия не сможет стать демократией по определению. Нет ничего более опасного для новой истины, чем старое заблуждение.

В зале, наконец, зашумели.

– Я каждый день слышу, что в маленьком государстве легче навести порядок, чем в большом. Но тогда государственную независимость надо дать хутору, ибо там навести порядок еще легче.

Эта мысль кому-то не понравилась. Несколько латышских журналистов вскочили на ноги. Я продолжал:

– То, чего добивается Народный фронт, – не суверенитет. Латвия неизбежно превратится в провинцию другой империи, – по залу снова прошел шум. – Мы превратимся в жалких просителей дешевых европейских кредитов. Поэтому я хочу знать: какова цена вопроса? Стоит ли менять Москву на Брюссель?

Таким образом, я проговорил положенных мне семь минут. Все слова, написанные за столиком кафе на обороте счета, были произнесены, как мне показалось, почти без запинки. Никаких аплодисментов я не ждал и смотрел только на Костю. Он был бледен. Наверно, я, как всегда, говорил очень заумно. К черту все! Духота стала невыносимой. Я вынул носовой платок, чтобы вытереть пот, но тут до меня дошло, что журналисты опишут мой жест, как выброс белого флага.

В зале началось вавилонское столпотворение. Все одновременно стали задавать вопросы на русском, латышском и английском языках.

Большинство вопросов было адресовано мне.

– Какие партийные посты вы занимали?

– Никаких. Я преподавал экономику в университете.

– Но вы были коммунистом!

– Как и большинство тех, кто завтра проголосует за независимость.

В третьем ряду руку тянул, если судить по визитке на груди, журналист из «Пари Матч», худой и низкорослый, как жокей, наполовину лысый, в больших очках, придававших ему вид испуганного гнома. Модератор дал ему слово. Лучше бы он этого не делал.

– Я не понимаю, почему вы держитесь за старое? – гном блеснул лысиной. – Весь цивилизованный мир строится на принципах экономического либерализма и политической демократии, – он говорил на чистейшем русском без намека на акцент.

– Общие рассуждения о незримой руке рынка и прочих либеральностях меня ни в чем не убеждают. Что касается демократии… Я не против, но в местном исполнении этот проект меня исключает.

– Вас лично?

– Да. Мои отец и мать не были гражданами Первой республики, как и большинство русскоязычного населения.

– Но вы же латыш!

– Да, но мои родители до 1945 года жили в России.

– В программе Народного фронта нет никакой дискриминации по национальному признаку. Дайте мне сказать! Тише, тише! Я хочу процитировать слова одного из лидеров Народного фронта, – гном стал нервно перелистывать журналистский блокнот. – Вот! «Народный фронт Латвии авторитетно заявляет, что будет последовательно защищать стремление всех живущих в Латвии нацменьшинств к культурной автономии, национальному самоутверждению и пробуждению».

– Никогда столько не лгут, как во время войны, после охоты и до выборов.

– Это все, что вы можете сказать?

– Вам недостаточно?

– Народный фронт намерен интегрировать пришлое население. Вас это не устраивает?

– Интегрировать? – я пожал плечами. – Кого, куда? Вы хотите, чтобы мы все вместе отмечали день легионера Waffen SS и пели Хорст Вессель.

Шум в зале нарастал.

– У вас нет никаких оснований охаивать программу Народного фронта.

– Хорошо. Не буду. Прекрасная программа. Просто отличная! – Я взял лежащую перед Марисом программу Народного фронта и помахал ею. – Отвезите эту брошюрку в Париж и подарите Жаку Дерриде, надеюсь, вам известен этот французский философ, показавший миру, что скрывается за текстом. Уверен, он поместит ее в рамку как блестящий образец саморазоблачения. Там есть все: застарелые страхи, скрытые фобии, предрассудки, латентный фашизм и много чего еще. Можете попросить также Ролана Барта поискать в этом тексте скрытые коды и «значения второго порядка», их там – тьма. А если поднапрячься и разложить текст по Лакану – я на секунду онемел перед сложностью задачи, – то получится… получится не программа, а… полная белиберда.

Я хотел сказать – «хрен собачий», но постеснялся.

Марис не выдержал:

– Мы действительно хотим межнационального мира. Но мы не можем построить национальное государство так, чтобы никто не был обижен. Кому не нравится Латвия, пусть уезжает! – он произнес это спокойно, с благосклонной улыбкой епископа, дарующего отпущение грехов.

– Все правильно! Чтобы кто-то обрел будущее, кто-то другой должен его потерять, – парировал я. – Вот и ответ на все ваши вопросы.

Шведская журналистка, сидевшая как цыганка в ногах первого ряда, тоже подала голос:

– За Народный фронт проголосовало абсолютное большинство народа. Меньшинство должно подчиниться большинству.

– Только не надо ссылаться на народ. Народ – это та часть государства, которая не знает, чего хочет.

– «Народ тупит», – издевательски прокомментировал меня журналист, сидевший справа от француза.

– Это вы сказали! А я процитировал Гегеля. Нет никакого большинства. Есть технология одурачивания.

– Но вы же не будете отрицать, что общественное мнение склоняется не в вашу пользу, – не унималась шведка.

– Общественное мнение склоняется туда, куда оно склоняется, и вряд ли вы мне докажете, что это имеет хоть какое-то значение, – мне не хотелось полемизировать на эту проигрышную для меня тему, и я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более отстраненно.