Вилма Яковлева - Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2

Из-за этого инцидента тропа сквозь толпу исчезла. Костя схватил меня за локоть и стал пробиваться вперед, заслоняя от самых настырных.

– Телевидение – это такая гнусь! – не мог успокоиться я. – Да и газетчики тоже. Они вообще – болезнь. Поэтому никаких сантиментов. Как что, так в глаз.

Костя силой затолкал меня в дверь парламента.

Здание лифлляндского рыцарства, в котором размещался парламент, было построено с претензией на сакральность. Дворцовые лестницы, огромные потолки с великолепной лепниной. Я смотрел на потолок, пытаясь вспомнить, кому принадлежит высказывание – «покой парламентского кретинизма».

– Вообще-то мне здесь нравится, – сказал я Косте. – Нет лучшего занятия, чем парламентское словоблудие.

– Ты даже не представляешь, какая колготня, неразбериха и глупость царят при производстве законов. Будет невыносимо скучно.

– Думаю, мы не успеем соскучиться. Несколько символических жестов – и нас вытурят.

Зал заседаний был довольно скромным. Ораторский помост с трибуной посредине, за ним длинный массивный стол президиума. Депутаты рассаживались за деревянные столы, похожие на школьные парты. От публики их отделял широкий проход.

Народу было тьма.

Я с трудом прошел на свое место, задевая колени сидящих, и в конце споткнулся о длинные ноги только что избранного руководителя фракции «Равноправие», обещавшей голосовать против выхода Латвии из Союза. Но Народный фронт благодаря разной численности избирательных округов имел необходимые для выхода две трети голосов.

Председатель постучал по краю микрофона, стоящего перед ораторской трибуной, и резкий металлический звук гулко отдался во всех углах зала.

Шум зала потонул в звуках национального гимна «Боже, благослови Латвию». Внесли государственный флаг. Началась мучительно долгая процедура. Депутаты утвердили свое собственное избрание. Потом фракция Народного фронта, пользуясь своим численным превосходством, избрала своих на все руководящие посты.

Как и предполагал Костя, было ужасно скучно. Фигуры выступающих проплывали перед моими глазами, как пьяные корабли Рембо.

В перерыве я надавал с десяток интервью. Больше всего мне понравились немцы, японцы и особенно китайцы. Немцы все понимали, японцы улыбались, а китайский журналист сокрушенно качал головой: «И долго вы будете мучиться со своей независимостью?» – спросил он. Я пожал плечами: «Пока не найдем новую мамку».

Англичане, американцы и скандинавы были просто невыносимы. Ночные горшки, доверху наполненные протестантской этикой.

По лестнице сбежала девушка в сапогах выше колен, с коробкой магнитофона через плечо.

– Господин Лоренц, господин Лоренц, «Русское радио». Как завтра пройдет голосование по декларации о независимости?

– Неужели это кому-то еще неясно?

Ко мне подошел руководитель фракции «Равноправие».

– Вечером народники созывают очередную пресс-конференцию. Последнюю перед завтрашним днем. Мы все просим тебя выступить. За нас всех. Можешь говорить все, что хочешь.

Я согласился.

На лестнице я снова столкнулся с китайским журналистом. Он представился: Ай Шен.

Как многие китайцы, приезжавшие к нам, он отлично владел русским. Мы отошли в сторонку и поговорили о делах в России. Он покачал головой:

– Это все за пределами моего понимания. Президент разрушает вверенную ему страну. Прибалтийский военный округ мог бы остановить все эти песенные революции за пару часов.

– А что потом? Союз разрушает не Горбачев, а история.

– А почему история не разрушает Китай? Государство разрушать нельзя, каким бы оно ни было.

– Горбачев называет это перестройкой.

– Чушь! Нельзя перестраивать то, что плохо лежит и неустойчиво стоит. Первое можно только украсть, а второе – опрокинуть. Мы, китайцы, перед началом реформ укрепили государство. Любому образованному экономисту известен принцип «ортодоксального парадокса». В период рыночных реформ роль государства не снижается, а увеличивается. Когда государство спускают в унитаз, побеждает не рынок, а криминал. Вы, русские, сейчас не только разрушаете свое государство, но и меняете смыслы. А это еще хуже.

– Проблема в том, что коммунисты всех достали.

– Не надо ругать коммунистов. В Китае руководящая роль партии мешает только небольшой группе политических активистов, которых мы показываем иностранцам как обезьян. Изобличение зла часто бывает хуже самого зла. Вот увидите – те, кто в России называет себя демократами, потом будут танками давить несогласных.

Я был с ними полностью согласен, и только сказал:

– К сожалению, в отличие от Китая Россия не умеет ждать. Что не сделаешь за две недели, не сделаешь никогда. Или Цезарь, или ничего.

Кажется, последнюю фразу Ай Шен не понял. Но он понял мою мысль.

– Ваши реформы породят огромное количество потерянных людей. Нет, они не устроят революцию, но их нельзя будет мобилизовать хоть на что-нибудь. Даже на защиту Родины. Вас можно будет взять голыми руками.

Он сильно испортил мне настроение.

Костя протянул визитку.

– Только что давал интервью британской журналистке. Таких красивых баб я еще не видел.

Я повертел визитку в руках: Vivian Belcher, World Monitor Weekly, special correspondent.

– А это ее журнал, – Костя протянул мне выскальзывающий из рук глянец, весьма пухлый для еженедельника. – Не хочешь посмотреть?

– Нет. Не люблю я эти глянцевые фантазии. Тусовка, рейтинг, семь способов похудеть, десять заповедей для постели. Пухлые алые губы, похожие на влагалище, а на развороте голодающие негры с ребрами, как расческа.

Костя медленно переворачивал страницы журнала.

– У глянца всего лишь один недостаток – это праздник, который всегда не с тобой. Мы никогда не сможем заработать денег… вот хотя бы на это, – он задержался на странице, рекламирующей спальный гарнитур. – Если мы не станем держателями каких-нибудь акций, то будем держать свечку у изголовья такой вот кровати.

– Надо заняться золотом партии, – расфантазировался я. – Или, на худой конец, прихватить что-нибудь из ее имущества. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

– И вылететь в окно с десятого этажа, – отрезвил меня Костя, листая журнал. – Посмотри, вот она, та журналистка, – он ударил ладонью по одной из страниц журнала. – Ну и баба! Где же это она? В Карабахе. Ничего себе! Ну и что ты о ней скажешь?

Я взял в руки журнал и попытался составить о Костиной симпатии хоть какое-то впечатление. Женщина действительно была роскошная, как будто пришедшая из другого мира.

– Да-а! Судя по всему, редкостная стерва.

– Почему стерва?

– Красивая женщина редко бывает добродетельной, этого ей не позволяют мужчины.

– А почему редкостная?