Александр Охотин - Сначала была война

***

Ромка очнулся в медкабинете. Он лежал на кушетке, а под голову была подложена небольшая подушечка. Около стеклянного шкафа, в котором были разложены на полочках разные склянки и коробочки, суетился доктор Иван Евгеньевич. Заметив, что Ромка отрыл глаза, доктор подошёл к нему и говорит:

– Что же это ты так, голубчик? Всех нас напугал. Даже собирались скорую помощь вызывать. Скажи: часто у тебя бывали обмороки?

– Не было никогда, – ответил Ромка.

– Как это? Не было, не было, и вдруг раз – и обморок?

– Не обморок.

– Да что ты говоришь. Что же, если не обморок?

– Это от боли. Не пошёл бы на зарядку – ничего бы и не случилось.

– Хм… от боли, говоришь?

– Ну да. Вот тут болит, а ещё рука, – показал Ромка.

– Странно… Ну-ка подними рубашку, я ещё раз послушаю.

Доктор взял трубку, выслушал сердце. Заставил глубоко дышать. Дышать глубоко тоже было больно. Ромка сказал об этом. Доктор пожал плечами, и говорит:

– Ничего не понимаю. Всё в норме. Вот только эти шрамы… Всё-таки было у тебя что-то серьёзное. Откуда эти шрамы?

– Я же уже говорил, что упал. Давно.

– Упал… От «упал» таких шрамов не бывает. И операцию не делают, а у тебя следы от операционных швов. Зачем обманываешь? Ну ладно, сердце в порядке, лёгкие… Не придумываешь про боль?

– Не придумываю.

– Странно. Ну ладно, я скажу, чтобы от физкультуры тебя пока освободили, а дальше посмотрим. Можешь идти.

Ромка встал, заправил рубашку и вышел из кабинета. Коля и Васька, оказывается, ждали его за дверью.

– Ну, ты как? – спросил Коля, как только Ромка вышел в коридор.

– Нормально, – соврал Ромка.

Нет, не совсем было нормально. Боль, хоть уже и несильная, ещё оставалась.

– А что было-то? – спросил Коля. – Ты почему упал?

– Да так, болит, потому что. Я же говорил, что не смогу. Если бы ещё не этот Марьин, может, ничего и не случилось бы. Из-за того, что стукнул, страх как заболело.

– Не может так заболеть от того, что стукнули, – засомневался Васька.

– Ага, если раньше ничего такого не было.

– А что раньше-то было? – поинтересовался Коля.

– Да так. Не хочу рассказывать.

– Почему не хочешь?

– Не хочу, чтобы знали. И вообще… вспоминать… Я вообще тогда думал, что убьёт, что насмерть.

– Кто убьёт?! – испуганно спросил Коля.

– Не кто, а что. И вообще… Не хочу, чтоб знали.

– Ладно, Коль, – сказал Васька, – не надо выпытывать. Мало ли у кого что было.

– Конечно, – согласился Коля. – У каждого может быть, о чём он не хочет рассказывать.

– Ладно, айда в обеденный зал, а то опоздаем на завтрак, – сказал Васька.

«Мало ли у кого что было». Васька был прав, сказав это. И Коля это понимал. Ведь и Коля, и Васька тоже хлебнули горя. Но вот то, что довелось пережить Ромке, пережить было невозможно. Точнее не пережить, а остаться в живых. Ромка вообще не мог понять, каким чудом он остался жив.

Это было в начале октября, когда город уже освободила Красная Армия. Фронт двинулся дальше на запад, а из военных в городе остался только небольшой взвод. Он охранял только что переведённый в город, поближе к фронту, военный госпиталь. Оставался ещё бывший партизанский отряд, под командованием Семёна Игнатьевича Ивлева. Почему бывший? А потому, что это был уже не партизанский отряд, а отряд Красной Армии. Он тоже должен был присоединиться к наступающим частям. Должен был, но не успел.

Того, что произошло через два дня после освобождения города, не ожидал никто. Фашисты смогли прорвать линию фронта на юге, за рекой. Танковый полк и армада эсэсовцев двинулись к мосту. Это была катастрофа. Если бы фашистам удалось войти в город, наступление Красной Армии на этом участке остановилось бы надолго. Даже, может быть, несколько полков попали бы в окружение. Сколько людей тогда погибло бы, страшно было даже представить.

Итак, кроме отряда Ивлева, остановить фашистов было некому. Спешившие на подмогу отряды с фронта не успевали, а у отряда Семёна Игнатьевича, дяди Сёмы, не хватило бы сил остановить такую армаду в открытом бою. Оставался только один шанс – взорвать мост через реку. Тогда фашисты не смогут переправить по мосту танки и другую технику. Это их задержит до подхода отрядов Красной Армии.

Семейный лагерь решили на всякий случай отправить подальше в тыл, потому что неизвестно было, смогут ли партизаны остановить фашистов. Подготовили к эвакуации и военный госпиталь, только что обосновавшийся в здании бывшей городской больницы в конце улицы Малиновой. Там уже стояли машины с фургонами, в которые грузили раненых.

Ромка видел, как отряд уходил к мосту. Когда партизаны скрылись за прибрежным холмом, в путь отправился и семейный лагерь.

Тревожно было у Ромки на душе. Он чувствовал, что должно случиться что-то страшное. Когда семейный лагерь двигался по улице Малиновой, со стороны реки донеслись звуки взрывов. Нет, это был не взрыв моста, это рвались снаряды. Послышались автоматные очереди. Было ясно, что у партизан что-то пошло не так. А не так пошло всё.

Только спустя время узнали, что бойцы отряда успели заложить заряд, но взорвать мост им не удалось. Между партизанами и подошедшими к мосту эсэсовцами завязался неравный бой. Осколком снаряда перебило провод, идущий к заложенному заряду, поэтому мост так и оставался не взорванным.

Стрельба быстро стихла. Ромка почувствовал, что случилось непоправимое. Вообще, все это почувствовали. Остановились. Стали строить догадки о том, что могло случиться, о том, что делать дальше. Дядя Артём, которому Семён Игнатьевич поручил увести семейный лагерь в тыл, сказал, что нужно идти дальше.

– Но там же что-то случилось! – закричал Ромка.

– Мы всё равно ничем уже не поможем, – ответил ему дядя Артём. – У нас же только старики и вот такие как ты ребятишки. Что мы можем сделать?

Да, Ромка понимал, что сделать они ничего не смогут, но спокойно продолжать путь он тоже не мог. То, что творилось у него на душе, не описать словами. Выбрав подходящий момент, Ромка сбежал.

***

Когда Ромка прибежал на берег, все партизаны лежали там без движения на взрытой снарядами земле. Все до одного, и дядя Сёма тоже. Мост так и не был взорван, а танки на другом берегу уже подъезжали к мосту.

Ромка стоял подавленный непоправимым горем. Слёз не было. То есть были, конечно, но только поначалу. Потом остались только отчаяние и ненависть к врагам, к убийцам, рвущимся в город, к тем гадам, из-за которых Ромка остался совсем один.

Будто сжатая пружина сработала внутри и погнала Ромку к тому месту, откуда свисал обрывок перебитого провода. Ромка даже не помнит, откуда взялся у него тот револьвер.