Чайка Богдан - Дневник грозы. Когда мы смотрим на море, море смотрит на нас

Но вот солнце заходит. Морские волки уносят свои надежды в свои койки, каждый из них бросит взгляд на человека, который знает путь. Глаза человека не врут. Морской волк получит свою надежду, каждый свою, и пусть потом не обижается и не злится. Человек знает только путь, а что ты сделал со своей надеждой – его не касается.

Мальчик проснулся еще морозным весенним утром. Сегодня они с папой поплывут в море. Папа обещал ему плавание на его день рождения. Они решили встать пораньше, чтобы не видеть расстроенного лица мамы – она против. Мама его похожа на хитрого лесного зверя, который всегда в лесу обозначает свое присутствие, и сотни незаметных следов на тропинках, на коре деревьев покаывают тебе, что зверь рядом. Так и она не показывала своего недовольства открыто. Мама мальчика вообще ничего не показывала открыто, но наполняла их дом своим неуловим мнением: закрытые окна со стороны моря, сухие ведра из-под воды, а вода для питья – только в одном кувшине на весь дом; растения, которые требуют воды, еда без первого; дома она при уборке только подметала. Их дом превратился в островок какой-то пустыни, о которых мальчик слышал из рассказов моряков, посреди весны с дождями. Папа сказал мальчику, что он придумывает – взрослые любят обманывать, особенно себя. Но мальчик не видел трагедии: ветер с каждым днем все больше проникал в его душу, играл с ним, шутил над ним. Мальчик знал, что будет весело – его Папа умеет обращаться с ветром. И вот настало это утро – холодное и приветливое. Папа поднялся на пару минут позже. И мальчик успел послушать тишину, которая бывает только ранними утрами, когда мир еще не проснулся. А потом его встретил ветер – мальчик сразу перестал быть один. Ветер что-то знал, может быть, даже все. Папа вышел во двор на пару мгновений позже. Папа ветру был не интересен, но все же он решил подогнать немного этого взрослого. Папа не противился, и сам быстро взял мешок, который они заготовили еще вечером, и направился к тропинке, ведущей к берегу моря.

Кок много знал об этом мире. Также он подозревал, что мира два. Он не видел второй – Всевышний обделил его таким талантом, но его ум давно этот мир дорисовал сам. Также он и нашел главную любовь Капитана, также он ее стал находить сам по едва заметным бархатным сливкам волн. Он замечал ее присутствие гораздо раньше других. Он не помнит уже, что выдало ее. Он только помнит, что когда смог это понять – вся магия, весь ужас Капитана рассеялся, и капитан предстал перед ним несчастным человеком. Зато Кок помнит, как он целый день рассматривал человека на капитанском мостике. Кок пытался понять или смириться. И Кок тогда снова начал бояться. Одно дело, когда их дом под парусами ведет морской дьявол, а совсем другое дело – когда это просто человек. Правда, слово «просто» уже спустя несколько лет совершенно исчезло, как обычное заблуждение этого земного мира. Потому что после страха пришла паника. Кок помнит, как он увидел шторм, и ему хотелось выброситься за борт, и он просто напился в трюме самого крепкого рома. Как тогда его башка уцелела – до сих пор неизвестно ему самому. Ничтожность его собственного существования, хрупкость их жизней, которые в руках безумца – хилого человека, который в своей капитанской фуражке был теперь похож больше на петуха – его убивала, а Кок хотел жить. Он хотел снова увидеть свою африканскую проститутку. Хотел выпить испанского вина. Как же он хотел жить и не хотел оказаться в холодной воде Атлантики. Пусть этот дурак сам идет к ней, а он заплатит все свое месячное жалование своей африканской подруге. После того первого шторма с человеком на мостике он попал в карцер. И в карцере он просто возненавидел этого человека. Его ненависть была тогда так сильна, что могла выжечь, наверное, все человеческое. Оттуда, из-за решетки, он не отрывал глаз от человека на мостике, и, в конце концов, человек на мостике это заметил. Они смотрели тогда друг на друга очень долго. Один с ненавистью, другой с интересом – оба не понимали. Один не понимал, откуда столько злобы, другой не понимал, откуда столько уверенности и силы в тщедушном петухе. А потом петух улыбнулся – до него дошло, а потом петух расцвел – он был счастлив: теперь он не одинок.

Злоба никуда не делась после того шторма, она только усиливалась с каждым днем. И медленно и верно превращалась в ненависть вперемешку со страхом. Панический страх теперь появлялся каждый раз, когда Кок видел какое-то подобие тех глаз, которые он заметил перед тем штормом. Ясно в его голове приходило понимание того, какое количество ужасных бурь и гроз они прошли по прихоти этого человека в фуражке на капитанском мостике. Он помнил все эти бури – они стояли особняком среди остальных. В них они теряли команду.

Они улетали за борт, как в пасть змеи – воды их моментально закручивали и уносили в пучину, они иногда даже не успевали докричаться: «Человек за бортом!» Эти бури запомнились, и каждая по-своему отпечаталась в его памяти, которая, между прочим, вообще была похожа на поганый коктейль из разного пойла в баре Рио де Жанейро. Каждую ту бурю Кок помнил. Кок понимал, что рано или поздно они найдут ее еще раз. Вместе со злостью его разум заполнял и алкоголь. Кубинский ром стал привычным дополнением к его обеду и ужину. Они подружились и стали лучшими друзьями. Слухи на корабле распространялись быстро, до капитана они, конечно же, дошли, но в отличие от своей команды человек на мостике догадывался об истинной причине нового облика их Кока – злого на мир, как казалось морякам, ворчливого старика. Кок не был молод, но и был далеко не старик. Его просто душило отчаяние. Отчаяние человека, которого ведут на погибель, отчаяние человека, который узнал, что все самые страшные воспоминания, самые страшные штормы в его жизни были не случайны, были по воле человека. И тот человек не чувствует раскаяния, не чувствует угрызений совести. Он запер всех на этой скорлупе из дерева, и будет испытывать ее на прочность, пока все мы не пойдем ко дну, и ни у кого не будет шанса – эта ледяная бестия поглотит нас, и толку, что он покинет корабль последним, если от корабля ничего не останется к тому времени. Кубинский ром так хорош, его пары только усиливали и оттачивали еще больше и так острые мысли корабельного повара.

Повар любил жизнь – с каждым глотком рома он понимал это больше и больше. Ему нравилось просыпаться по утрам раньше всех на корабле, готовить баланду, общаться с залетными чайками и вместе с ними смотреть на рассвет и закат этого мира. Мир был прекрасен, и покидать его не хотелось из-за прихоти одного человека, кем бы этот человек ни был. Ненависть! Повара душила ненависть, и пониманию в его голове не было места. А ром оттачивал эту ненависть до предела.