Константин Шахматский - Раскольники

– А мучнистая роса! И ведь ничем ее, заразу, не выведешь.

– Так надобно купоросом ее, купоросом! – советовал кто-то.

– Нет уж, дудки! – не соглашался учитель, – Только серой, господа, исключительно серой!

– Тиховидов, – говорили ему, – Ну вам-то, голубчик, что с того. Ну, закончится мадера, – перейдем к хересу!

– Подумаешь, – кричал Тиховидов, – я и сейчас могу… перейти!

Игра, вопреки ожиданиям, не пошла. Поэтому Салтыков воспользовался первой же возможностью и увлек Драверта в угол, учиняя допрос.

– Я слышал, вам нового начальника назначили?

Станислав Иванович Драверт, правитель канцелярии, утвердительно кивнул:

– Да, ждем со дня на день.

Салтыков ухватил Драветра за верхнюю пуговицу:

– Ты мне про этого Пащенко расскажи. Что за человек, не знаешь ли?

– Да практически ничего. Знаем только, что лет десять назад значился управляющим палатой в Пензе. Но что-то там плохо кончилось и его перевели в Министерство без содержания.

– Н-да, маловато, – отступил Михаил.

– А тебе что? – Драверт поправил пуговицу, – У тебя, кажется, и без того, полно связей в Петербурге.

– Шутишь?! Моим связям теперь грош цена. Да и кому я нужен, кроме собственной матушки.

Станислав Иванович виновато потупился.

– Извини… Не хотел…

– Все прошлое, – фыркнул Салтыков, – Новые связи налаживать надо. А что, ежели Пащенко этот, приличным человеком окажется? Еще одно знакомство не помешает. Верно я говорю?

– Скоро увидим! – воскликнул с готовностью Драверт, – Как появится, я тебя сразу представлю, мне не трудно.

– Будь так любезен, – сквозь зубы процедил Салтыков.

Теперь уже Станислав Иванович ухватил младшего товарища за руку и поволок к выходу:

– Лучше пойдем ко мне, отужинаем. Игры все равно нет, а моя Анелла гуся обещала запечь.

Салтыков, поколебавшись для виду и пожаловавшись, что ему никак нельзя жирного, согласился. В гардеробе, насилу отбившись от пьяницы Тиховидова, господа оделись и вышли на улицу.

– Ну и погодка нынче, – поежился Драверт, – Слякоть одна.

– Гадкая погодка, – соглашался Салтыков, ища глазами извозчика.

– Пора тебе, брат, менять своего калабреза 3 3 Калабрез – шляпа с высокой сужающейся тульей на что-нибудь подходящее, – усмехнулся Драверт, глядя как Салтыков натягивает шляпу по самые уши.

– А тебе свой картуз на вату подбить, – парировал Михаил.

Всю дорогу правитель канцелярии расспрашивал Салтыкова о прошедшей командировке. Потом читал собственное стихотворение и требовал от Михаила компетентного мнения. Потом допытывал, не написал ли он сам чего-нибудь новенького. Салтыков отвечал нехотя, через силу – зачастую Драверт был так невыносим, хоть плачь. В конце-концов коллежский асессор отделался отговоркою, что в последнее время не писал ничего стоящего, акромя донесений о вороватых исправниках.

– Да и вообще, пошло оно к черту, это писательство! – вконец разозлился Салтыков, – Никогда в жизни не притронусь боле к перу и чернилам, ежели не касается сие обязанностей по службе. Слышишь, брат, – никогда в жизни! Помяни мое слово!

– Как скажешь, Миша, – соглашался Станислав Иванович, похлопывая приятеля по плечу, – Сейчас приедем домой, покушаем, домашнего ликеру выпьем… Кстати, ты ликер любишь? Моя Анелла прекрасно готовит вишневый с косточками.

– Нет.

***

Вскоре, как Драверт и обещал, Салтыков был представлен новому управляющему палатой, и в тот же вечер приглашен к нему на обед. Ох уж эта странная вятская традиция обедать по вечерам!

Предположения чиновника оправдались: у них с Пащенко оказалось много общего, и существенная разница в возрасте не помешала общению. Мало того, жена Константина Львовича, – Мария Дмитриевна, – в молодые годы блистала в Александринском. Салтыков даже потрафил ей, сказавши, что кажется, видел ее в роли Финеллы.

– Да как вы можете помнить? – кокетничала Мария Дмитриевна, – Вы в то время, должно быть, совсем еще были дитя!

– Прекрасно помню! – отвечал, смеясь, Салтыков.

На самом деле, чтобы не прослыть невеждой, ему срочно пришлось вспоминать кое-что из либретто и пересказывать даме, ведь оперы Салтыков, к собственному стыду, не видал.

Ну а сам Пащенко имел то же пагубное пристрастие, что и его молодой коллега. Сразу после обеда приятели сели в вист. Салтыков сходу проиграл Константину Львовичу несколько партий и господам подали кофий. Тут же выяснилась и еще одна интересная подробность. Управляющий рассказал, как год назад разоблачал в Ярославской губернии секту раскольников и героически завершил дознание. В ответ Салтыков поделился некоторыми деталями своего нынешнего расследования по делу старообрядца Елчугина, и господа чиновники окончательно сблизились.

После третьей проигранной партии, Салтыков, как бы в шутку спросил:

– А нельзя ли, дражайший Константин Львович, устроить мой перевод в ваш департамент?

– А чем же вам свой не по нраву? – так же в шутку отвечал Пащенко.

– Да слишком уж хлопотно.

– Думаете, у нас по-другому будет?

– Нет, не думаю. Но по вашей линии у меня появится больше возможностей.

– Не знаю, не знаю, – качал головою Пащенко, – Ничего конкретного обещать не могу.

Салтыков приуныл: старый хрыч ломал его планы. Но Константин Львович, желая подсластить пилюлю, вымолвил:

– Ваше стремление похвально, ежели продиктовано благими намерениями. Я вот, к примеру, имею желание многое поменять в здешнем распорядке, потому как перед отъездом имел беседу с самим министром…

Салтыков вздохнул:

– Советуете и мне заняться тем же? Ну-у-у, я могу, конечно. Отчего бы и нет. Прикажете гербовые пуговицы на мундирах обратно поменять?! Извольте, перешьем!

Внимательно посмотрев на поникшего Салтыкова, Константин Львович сказал:

– Давайте-ка, Миша, вернемся к этому разговору несколько позже. Я осмотрюсь, освоюсь. Войду, так сказать, в должность….

– Непременно, – отвечал Салтыков, – Еще партию?

– А давайте! – махнул рукою Пащенко.

Дальнейшие партии выигрывал исключительно Салтыков, удовлетворенно покрякивая и, всякий раз, требуя реваншу.

– Вот он, ваш покойничек, – сторож ткнул пальцем в лежащий на полу труп.

– Точно он?

Чиновник особых поручений Аверкиев неприязненно поморщился. Он не любил трупы. Даже побаивался.

– И что, он вот так неделю и лежит, на полу?

– Восьмой день, – уточнил штафирка, поднимая лампу повыше, – Водичкой холодненькой окатываем время от времени, и ничего, не жалуется.

Подобный цинизм от видавшего виды служителя был вполне объясним. Человечек склонился над мертвым телом и сунул лампу ему в лицо. Аверкиев утвердительно кивнул, давая понять, что осмотр закончен. Отступив в сторону, спросил провожатого: