Владимир Зенкин - Инанта Грёза. Путник

– Ну как? – довольный, спросил Венчик.

Нат молча, с напряженьем всматривалась вниз-вдаль с обрыва.

– Производит?

– Шикарно. Подозрительно.

– Ты о чём?

Нат глянула на него, опять повернулась к обрыву.

– Что-то, наверное, здесь не так просто. Он был прав.

– Кто?

– С косой. Тот. Чего он нервничал, а?

– Тот сырокопчёный абориген? С головой у него проблемки.

– Он хотел нас отговорить. Да не решился.

– От чего?

– Не знаю.

– Я – человек конкретный. И внимательный. И Макс человек внимательный. Мы ничего здесь не заметили такого. И сейчас ничего я не чувствую.

– Я – чувствую.

– У тебя – другие нервы, другая фантазия. У поэтесс – всё особенное.

Нат поморщилась.

– «Поэтесс». Вертлявое, неприятное слово. Не говори так. Не люблю.

– Раз, пишешь такие стихи… А как говорить?

– Никак. А вы с Максом зачем сюда приезжали?

– Элементарно. Чем больше нельзя – тем сильнее надо.

– Не поняла.

– Дядька Семён… – мне он дядька, а Максу он, реально, папик – поведал двум пытливым отпрыскам о том занятном случае с раскопками и с пропажей человека. И имел неосторожность призвать к благоразумью. В смысле, чтобы не вздумали ненароком поехать на Скол и полезть под этот самый обрыв. Неважный психолог дядьСэм, надо отметить. С благоразумьем у нас полный «о-кей», потому на следующий день мы погнали обкатывать новый Максов мотоцикл и свежеполученные права прямиком сюда.

– Были внизу? – с уваженьем спросила Нат.

– Само собой.

– Ну и?

Венчик пожал плечами, рассеяно глядя вниз.

– Яма, как яма. Камни, кусты, кривые деревья. Почему-то они здесь, под обрывом, почти все кривые – мешает им что-то расти прямо. Деревянная халабуда. Пустая, брошенная. Мы там долго лазили, всё обсмотрели, общупали. Ничего интересного. И сегодня ничего не найдём. Совсем не обязательно было ехать в такую даль.

– Ещё как обязательно! Давай спускаться уже.

– Не вопрос. Вон там, дальше, есть подходящее место. Проверено.

Они прошли от обрыва по берегу метров триста. Здесь склон был ещё крут, но уже более землист, почти без каменных кочек, поросший травой; наискось по нему можно было спуститься.

Венчик, как и надлежно мужчине, пробирался первым, короткими цепкими шажками. Он шел левым плечом вперёд, отдав ей правую руку. Нат держалась за крепкую уверенную ладонь, охотно предоставив ей ответ за себя и, освободившись от за себя ответа, она с девчоночьим подзабытым удовольствием играла ойкающую неловкую трусиху. Босоножки её с гладкой кожаной подошвой, легкомысленно обутые вместо кроссовок, то и дело оскальзывались; уже в конце спуска, потеряв равновесие, с сочным взвизгом ужаса-восторга, она наехала на Венчика, сбила его с ног, провезла с собой по травянистому склону.

Он поднялся первым, наклонился над ней, лежащей. В глазах – очаровательно-ответственная тревога.

– Ты как? Не ушиблась?

– Извини. Я не хотела…

– Всё нормально, – протянул ей руку, помог подняться. – Мы уже внизу.

Привели себя в порядок, двинулись дальше: она ступала осторожно, опасаясь наколоть голые пальцы колючками в траве, доверчиво держась за его подлокоть; он, сияя нестерпимым мужеством, подстраивался под её шаг.

Края неба съелись поднявшимися берегами впадины, оно стало ниже и площе, поцветнело от лазури до светло- синевы. Звуки тоже сделались чуть другими: шелесты листьев, насекомые зуды, птичьи клики, отплескиваясь от берегов, эхово усиливались, густели, меняли тон.

Нат сбоку взглядывала на своего спутника. Встрёпанные ветерком, спадающие на лоб соломенные вихры; упрямая твердь подбородка с ещё несерьёзной щетинкой; рельефные губы внимательны, неспокойны.

Она украдкой улыбнулась. Могучий, надёжный защитник у неё – ничего не скажешь. «Венчик. Веник. Венька-дребеденька». «Кабальеро!».

Ох, что-то эта игра никак не закончится! Пора бы. Третий месяц. Уже третий месяц. Игра?

Он изменился. Изо всех сил взрослеет. Голос ломает в басишко. Галантен стал до умопомрачения. Без цветов на свиданье – ни-ни. Обидчив. Ревни-ив! Муж-Чи-На. Мужчинка. Смешной, наивный пацан… Да? В том-то и дело. В том то и… Уже не смешной. Не наивный. Уже, похоже, и не пацан. Шестнадцати ещё нет – конечно, пацан! Для всех. Для неё?..

Эта игра-сказка заходит далековато. Слишком легко им уже молчится вдвоём, слишком. Её двадцать один перестают быть для него стеной. Ужасно! Сладко и ужасно, что и для неё уже… кажется, тоже. Это оттуда всё? Март… Ну а конец игры? Когда? Кто? Из двоих из них кто решится? Положено, конечно же, ей… И пора. И надо. Надо? Уже третий месяц…

Март. Изувеченный мартом снег под деревьями. На аллее – снего-грязевое пюре, жухлая лиственная шваль. Парк ожиданно пуст, прекрасно уродлив, восхитительно нищ благодаря снего-грязи, холодной мороси, тёмному нежитью деревьев.

И прозрачное, и сырое, и утлое, как этот парк, пожеланное себе одиночество, и аховая пустошь собственной души, и садистское удовольствие от вдруг понятой своей незначности, и невозможности ничего собою означить, и непотребности в лучшем ни в чём. Чёрно-бело. Горько-сладко. Плохо-хорошо… Её аллея. Её безвременное время. Её надобная тоска. Её стихи. Вслух. Громко. Себе. Охотные слёзы в глазах. Получай!..

Ноги в сырых туфлях зазябли – хорошо! Плащ отяжелел от мороси и не задерживал колкий гриппозный холод – так и надо! Мимо больших, бледных, в сыпи налипших листьев скамей, по всхлипывающей под ногами снего-грязи – разумному, жидкому, хищному, существу. Небо напитывалось дождистыми сумерками, равнодушно свисало в вершин гиблых тополей, обещая всемирную потопную нелюбовь – и ладно! Никого прежде. Никого потом. Никого внутри. Никого снаружи Пу-усть!..