Алёна Макаренко - Пусть аисты вернутся!

Я хотела что-то возразить, но голос таки пропал, поэтому демонстративно вручила деду подушку и сделала очень злое выражение лица. Хотя моя «злобная мина» его скорее рассмешила. Он поднял руки в жесте: «Сдаюсь, сдаюсь».

– Дмитрия, отца твоего, призвали в армию. Ане было всего пятнадцать лет, когда ты родилась. Она написала своему любимому письмо, где сообщила, что родился… лась девочка, а ответа по сей день не получила.

– Это я виновата, что девочкой родилась?

Если считаете, что разговаривать без голоса нельзя – вы ошибаетесь. Какие-то звуки или шевеление губами при красноречивом выражении лица творят чудеса.

– Она писала ему раньше, что мальчика ждет. Он отвечал, что хочет уже, чтобы его служба поскорее закончилась, чтобы обнять жену и сына. – Дед посмотрел на меня, в мои глаза, снова наполняющиеся соленой водой. – Аня очень любила Дмитрия, а по молодости, по глупости и из-за тяжелых испытаний, выпавших на ее судьбу, она почему-то считала, что ты виновна во всех ее несчастьях. – Он спешно добавил. – А мне было все равно, кто родится. Твоя мать в сердцах кричала, что все в семье хотели, чтобы мальчик родился потому, что я над ней, беременной, подшучивал. Не раз говорил: «Пусть мальчишка рождается, а то одни бестолковые девчонки».

– Анечка слабой оказалась не только по здоровью, но и по характеру. Так лелеяла своего любимого, который ее бросил, и абсолютно наплевала на себя, на меня, на тебя. Школу так и не окончила, стала пропадать где-то, возвращалась домой пьяная. Я второй раз стал растить грудное дитя. Смеси тебе варил, купал… Да как же я тебя не люблю, внучка?

Я посмотрела на дедушку и слезы снова покатились по моим щекам. Во многом потому, что и глаза деда были на мокром месте.

– Прости, дедушка, – прошевелила я губами.

Для лучшего понимания моих немых слов показала жестами, что я его люблю и прошу меня простить. Он погладил меня по волосам и сказал, чтобы ложилась в постель, а он пока подогреет мне молока.

с. Пуховка Киевской обл. Ноябрь, 1995 г.

Анастасия Ивановна вернулась домой через два дня, как и обещала, и сразу прибежала к нам. Говорит, что мама ей передала, что «ее зоречка» заболела.

– Зоречка, ты что, в Десне купалась в ноябре, что вот так тяжело заболела? – спросила она, присаживаясь на стул рядом с кроватью и приподнимая мою пижамную кофту, чтобы послушать легкие.

– То я всегда так просту…живаюсь. – просипела я.

– Эээ, нет, дорогая, каждый год так простужаться нельзя, – весело сказала Анастасия Ивановна, вешая стетоскоп на шею. – Кроме того, ты уже стала моей вечной пациенткой, что меня совсем не радует.

– Я не убьюсь, любимая моя Анастасия Ивановна, – пообещала я и улыбнулась.

– И на том спасибо. – Она улыбнулась в ответ. – Горлышко еще красное, сердечко расшалилось, но легкие себя чувствуют нормально. Я буду тебе уколы делать два раза в день в течение недели, так что, думаю, ты меня разлюбишь быстро.

Я помотала головой и серьезно сказала:

– Нет, я хороших людей всю жизнь буду помнить.

– Ты умничка, но не напрягай связки, иначе голос совсем потеряешь.

Анастасия Ивановна сделала мне какой-то болючий укол, укрыла одеялом и пожелала скорейшего выздоровления. Я высунулась из-под одеяла и посмотрела на улицу. Погода, как ни странно, в эти дни была довольно неплохой. Правда, морозно было уже и днем, зато солнце светило, а не дожди лили, превращая дороги в месиво и болото. Дедушка стоял с Анастасией Ивановной и долго о чем-то ей рассказывал. Слышно мне, конечно, не было, но я догадывалась, что речь обо мне, так как наша фельдшер иногда поглядывала на окно, у которого, прижавшись носом к стеклу, сидела я. После третьего красноречивого взгляда, который не помог мне улечься в постель, она показала мне кулак, и пришлось-таки убраться под одеяло: «Вдруг она прямо сейчас сделает второй укол, для симметрии – во второе полушарие «нижнего мозга».

Вымученно я подставляла «полушария» для очередной экзекуции и молилась о скорейшем окончании этих болючих процедур. Порой просила, чтобы Анастасия Ивановна хотя бы утром мучила одно полушарие, а вечером второе. В итоге она мне сделала йодистую «сеточку», что мне тоже показалось болезненным.

– Анастасия Ивановна, – запротестовала я, – вы там в крестики-нолики играете?

– Нет, Снеж, – в морской бой.

На поправку я пошла быстрее благодаря усилиям нашей Настеньки. И в конце ноября была абсолютно здорова.

Когда переступила порог школы, то одноклассники встретили меня индифферентно. Васька, правда, с озадаченным видом спросил, сделала ли я математику? Но одного взгляда хватило, чтобы он, промямлил: «Ну да, я понял, что не туда спросил, я по…піду я».

Трио Справедливости, шутя, поправили мой бант, вручили мне пирожок, а Олежка очередную странного вида книгу.

– «Граматика української мови у картинках» прочитала я в этом местном самиздате.

Эта «книга» представляла собой таблицы, нарисованные на твердом разноцветном картоне, украшенные смешными картинками, где многие правила были написаны так, чтобы их могла запомнить даже я. Например, странное предложение «Діти з’їли суниці» должно помочь запомнить, что мягкий знак пишется после мягких букв д, т, з, с, ц, л, н. Рядом еще были примеры, которые меня рассмешили: «Женько, Русланько, Сніжанько».

Я засмеялась:

– Если я подпишу тетрадь: «Сніжаньки», то меня, к радости учителей, таки выгонят из школы.

Руслан посмотрел куда-то поверх моей головы и зло нахмурился.

– Ну, видишь, как тебя ждали. Воспевают по стенам твое творчество, – иронично заметил он.

Я обернулась на доску, где для нас размещалась полезная информация. Как правило, я ее не читала. Потому что меня прямо тошнило от созерцания лиц наших отличников – сына или дочки главы сельского совета, племянника заместителя директора и прочих «шишек».

А вот сегодня тут красовалась моя «рожа», иначе мою прелесть, украшенную синяком, не назовешь. Рядом висело мое сочинение «Как я провела лето?» с оценкой «нуль» и замечанием о моей безграмотности и тупости. Сверху написано: «Ганьба нашої школи».

– Прямо не знаю, как с этим жить! – картинно закатила глаза и схватилась за сердце. – О, как жить с этим, как мне жить? – сардонически приговаривала я.

И тут случилось то, что заставило меня второй раз поперхнуться своим мнением о нашей учительнице рисования точных геометрических фигур Марье Никитичне. Она, пребывая в вечно задумчивом и подавленном настроении, невозмутимо прикрепила поверх «ганьби» мой рисунок, где изображены птицы, оцененный «пятеркой». Но, что меня удивило вовсе, она достала мой рисунок Десны, буйно разливавшейся весной, где бликами отсвечивал чуть подтаявший снег, а на черных деревьях появлялись первые почки, и повесила рядом. Никитична тогда поставила мне за это творчество «тройку», а сейчас вывесила, и я смогла прочитать в углу приписку: «Талант, который стоит развивать и не вводить в стереотипные рамки. Анна Трофимова» .