Александр Балашов - Камни прошлого

Лаврищев, услышав эту информацию, остановился, как вкопанный, глотая настоянный на сосновой хвое воздух открытым ртом. Он уже не ёрничал. Загорелая лысина покрылась испариной.

– Ты чего? – спросила жена, думая, что муж со своей стенокардией напряжения не выдержал заданного ею темпа ходьбы.

– Это он был продавцом, – тихо сказал Игорь Ильич, массируя левую сторону груди. – Мне, дураку, об этом ещё после сна в его чёртовых воротах нужно было догадаться… Он продавец. Больным сердцем это чувствую…

– Да кто – он?

– Юлик…

– Не факт, – покачала головой Мария Сигизмундовна. – С чего ты взял? Коллекционеров, и весьма состоятельных джентльменов, на Западе хватает. А такие музейные раритеты для них мечта, а не экземпляр коллекции. Денег не жалеют на сверкающие цацки.

– Нет, я точно знаю – это он!

– Что, думаешь, напал-таки на след пропавшей коллекции?

Лаврищев залез пальцами под марлю, вытащил горсть ягод и отправил их себе в рот, выкрасив соком руки и рот.

– Теперь я понимаю, как он через свой временной портал, ворота в другое время раз в год, в свой день рождения проходит… И находит по частям коллекцию. – сказал он, вытирая рот белым платком, окрашивая его красным соком спелой клубники.

– Что ты несёшь?

– Клубнику в ведре…

– Что та несёшь, какие ворота? Какой портал?

Лаврищев присел на пень у дороги, промокнул вспотевшую лысину большим клетчатым платком.

– Квартира в элитном доме на Набережной, сказал он, – это не просто, Маша, квартира его бабушки с дедушкой… Это – ты только не падай ни в обморок, ни в истерику! – это, действительно, ворота в другие времена. Представь себе: в центре Москвы – и тако-о-о-е!.. Ни в какие ворота не лезет!

Теперь пришёл черёд удивляться супруге. Мария Сигизмундовна замедлила шаг, потом остановилась, обернулась, прикусив нижнюю губу и выражая тем самым высшую степень своего недоумения.

– Что за бред, Ильич? – спросила она. – Я, можно сказать, родилась в этой квартире, ты столько лет сам в ней прожил… Какие, к чертям собачьим, порталы с воротами?!.

– Спокойствие, только спокойствие…

– Нет, ты сказал «А», говори и «Б»! Через какой такой портал он находит ордена с камушками? Через морской порт, что ли?

Лаврищев рассеяно улыбался, ругая себя последними словами за свой несдержанный язык. Он ответил не сразу, напряжённо думая о чём-то своём.

– Эй, Ильич! Спускайся на землю! Или снова в своих «воротах в прошлое» заснул? – вывела мужа из ступора супруга. – Так ты поможешь нашему мальчику с «Интеко»?

Лаврищев снова приложил платок к лысине, грузно поднялся, взял в руки ведро с дачным урожаем клубники, казалось, обрёл второе дыхание. Лаврищев даже прибавил ходу и забежал шага на два вперёд, чтобы заглянуть в глаза супруге.

– А вы, мадам, уже просили Юлиана?

Мать Юлиана вздохнула:

– Для полного прощения нужно время. Но чувствую, что это время на подходе.

Информация жены о продаже неизвестным двух редких царских орденов первой половины 19 века неожиданно возбудили мужа, будто он, позабыв о пройденных километрах, обрёл второе дыхание. Лаврищев повеселел и даже изобразил какой-то странный танец – смешно сплясал не то «барыню», не то кавказскую лезгинку. И всё это проделал с глуповато-счастливым выражением лица, не выпуская из рук ведра с клубникой.

Мария присела на какую-то корягу, глядя смеющимися глазами на развеселившегося мужа:

– Ну что тебе сказать? Был ты клоуном, клоуном и остался…

– Прости, душа моя, – задыхаясь после ритмичного танца, бросил Лаврищев. – Мы ведь из простых, не августейших кровей будем… Слушаюсь безоговорочно и повинуюсь. Будет ему и «Интеко» и пиво с раками. Я ведь, душенька, всегда тебя во всём слушаюсь. И даже на рекомендованную тобой диету с великой радостью сел.

– С радостью? – подняла брови Лаврищева-Семионова. – То-то у тебя, Ильич, первую неделю лицо было такое грустное… Вставай. На одну электричку уже опоздали, теперь бы на часовую поспеть.

Лаврищев, всё ещё ёрничая, отдал честь, приложив руку к виску.

– Слушаюсь, ваше превосходительство!

– К пустой голове руку не прикладывают.

– Так точно, ваше высокопревосходительство!

Второе дыхание снова превратилось в первое. Лаврищев отстал от супруги на пару шагов и сказал жалобным голосом:

– Диета, ваше сиятельство, – или лучше так, свет дальнозорких очей моих, – со мной творит чудеса, коль я ещё жив… Я и сам, душа моя, давно заметил, что если не кушать жирное мясо, бутерброды с икрой, не пить пиво с рыбкой – морда, ты права, становится меньше… Но – грустнее.

Жена невольно улыбнулась удачной шутке мужа. Вслух же сказала:

– Я всегда говорила, что ты не ту профессию в жизни выбрал. Колун так и не умер в душе твой, Ильич… Но запомни, дружок: я, наконец, возьмусь за твоё здоровье самым серьёзным образом.

– Только запомни, подруга, – задыхаясь от быстрой ходьбы, ответил тучный Лаврищев. – Из всех овощей больше всего я шашлык люблю.

– Вот, блин, гурман доморощенный!

– Блины я, Машенька, тоже обожаю. Только вот каждый первый блин у меня в коме…

– Иди молча, Петросян недоделанный!

Игорь Ильич промолчал. Знал, что властная жена, засунувшая его за годы совместного проживания под свой каблучок, не терпела никаких возражений.

Мария Сигизмундовна, женщина из семьи потомственных интеллигентов, московских снобов Семионовых-Эссенов в третьем (или даже четвёртом!) поколении, терпеливо сидевшая на «диете Малышевой», всегда заботилась о состоянии своего опорно-двигательного аппарата – руки её были свободны от любой поклажи. После очередной передачи «Здорово жить», где говорилось, что для долгой и здоровой жизни нужно ежедневно проходить не менее пяти километров пешком, она настояла, чтобы на дачу пенсионера Лаврищевы ездили не на машине, а на электричке. Путь от платформы до дачного домика (с учётом обратной дороги) составлял более семи километров. Несмотря на то, что этот марш-бросок отнимал у неё последние силы, оставшиеся после дачного отдыха, на автомобиле, как «совершенно вредном, опасном и экологически нечистом изобретении человечества», она решительно поставила жирный крест.

Бывший судья суда одного из столичных районов не терпела апелляций. Да тому и не к кому было апеллировать: в семейной иерархии над Марией Сигизмундовной никто не стоял. В семье с неё начиналась вертикаль власти, ей она и заканчивалась.

Игорю Ильичу оставалось только привычно играть роль мужа-подкаблучника. Все мы, как утверждал ещё великий Шекспир, в театре под названием «Жизнь» играем ту или иную роль. Какая достанется при их распределении ролей от Главного Режиссёра, ту и играем. По-разному играем – талантливо, «так себе» или вовсе бездарно. Но – играем. Либо, как Игорь Ильич, через силу доигрываем.