Татьяна Авлошенко - Правило игры

– Ты знаешь? – спросил Дитрих вместо приветствия.

– Да.

– Мы боялись, что ты не успеешь.

«Мы боялись»… Дитрих Лорейнский очень любил свою жену. Они всегда были парой.

– Пойдем.

Походка императора оказалась неожиданно быстрой и упругой. Вольге почти не пришлось замедлять шаги, чтобы держаться рядом со стариком.

Замок словно вымер или впал в спячку. Коридоры, лестницы, залы – и нигде ни единой живой души. Только почти бесшумные шаги двух человек да горестный многоголосый вой. Вольга привык слышать его в лесу, но здесь, в каменном городе людей…

– Это ее волки, – сказал Дитрих. – Не знаю, как Беркане удалось их приручить. Люди называли ее императрицей-колдуньей. И любили, как никого из прежних владык Империи.

Гранитные плиты прямого коридора ложатся под ноги. Их не сменить на непредсказуемость лесной дороги.

Дверь. Шаг через порог. Комната. Кресло у окна. «Смотри в глаза, они не меняются». Тонкая рука поднимается навстречу.

А за плечом императрицы уже стоит женщина с полынными волосами.

– Пора, – сказала Марена. – Прощайтесь.

Дитрих стиснул руку Берканы.

– Вольга! – позвал он, не оборачиваясь.

Марена склонилась над плечом императрицы, протянула руку к ее груди. Темно-бордовая, почти черная северная роза слегка качнула строгой головкой. Бледные пальцы богини Смерти сжимали длинный стебель, топорщащийся шипами. Капли росы сверкнули на тонких шелковистых лепестках.

Вольга держал Беркану за правую руку, Дитрих – за левую. Двое мужчин, которых любила великая императрица. Оба одинаково седые.

Рев труб герольдов перекликался с волчьим воем.

– Позаботься о них, – сказал император Дитрих. – И объясни, что к человеческому жилью нельзя подходить слишком близко. Я бы не хотел, чтобы ее волков убили.

Вольга кивнул.

С полудня, с часа смерти Берканы, сидели они, заперев дверь, в покоях императора, пили вино и молчали. Сейчас в окно заглядывал пурпурный закат. Слова Дитриха были первыми за все время.

Снаружи, в коридоре, звучали торопливые шаги, взволнованные голоса, горестные причитания и всхлипывания. Иногда в дверь робко стучали. Двое пьющих вино не откликались. Как далеко можно проводить ту, кто уходит навсегда?

– Скажи, если бы она тогда осталась с тобой…

– Нет. Это только мое… – Вольга запнулся на слове. «Мое счастье»? «Мое проклятье»?

Дитрих покачал головой.

– Да. Беркана много рассказывала. Другой бы не поверил, решил, что жена наслушалась сказок про героев древности, самой сложить захотелось. Но Берхен… Слишком честна она была и слишком преданна. Да и сам я теперь… Когда смерть близко, многое по-другому видишь. Скоро, скоро я за Берканой следом. Она была моложе. И жила словно за нас двоих. Еще в войну… Летописцы уже прозвали это время Войной Женщин. Они были настоящими валькириями – Иса эрл на Окаяне, герцогиня Лорейнская на Ринке. Они вели, другие вожди просто шли за ними. Теперь снова… Беркана поведет… Только кому престол передать? Сыну старшему? Слишком долго он этого ждал, охладел. Младшим? Кому из них?

Резким движением император вдруг сорвал с головы корону. Соприкоснувшись с деревом столешницы, драгоценный янтарь глухо стукнул. Не звонче донышка пустой глиняной кружки…

– Мои дети, наши с Берканой дети не подерутся из-за тебя, – словно к живому существу, обратился Дитрих к творению древних мастеров. – А их чада? Внуки? Потомки? Воистину, нельзя, чтобы в правящих семьях рождалось больше одного ребенка. Кому отдать власть?

Корона лежала на столе между императором и бессмертным лесным бродягой. Хищно скалились семь янтарных зубцов, сполохи пляшущего в камине огня отражались в неограненных рубинах. Янтарь казался гладким, но, если приглядеться, можно было заметить тянущийся по ободку едва заметный узор. Выглядывали из глубин окаменевшей смолы то надменное лицо, то ощеренная морда… Это просто сплетение линий резьбы, бессвязная игра теней и света, больше ничего.

– Не в добром порядке Империю оставляю, – молвил Дитрих. – Слишком много земель под себя Лагейра подмяла, слишком много народов. Наша с Берканой слава ярче солнца сияла, таким вождям и поклониться не зазорно. А дети наши? В их подвигах нужды не было. За старую династию время стояло, привычка. Кого другого на престоле и представить сложно было. А вот сколько годов после моей смерти пройдет, прежде чем дворянчик мелкий приграничный на сына моего посмотрит и решит: а я чем хуже? Новой войны не заварит, силенок не хватит, а вот кусок от Империи отгрызть сумеет. Кинешься этого давить, а за спиной еще пятеро потянут. Так и растащат государство по наделам. В войну, помнишь, так было. Из-за таких вот таскунов десять лет Империя мира не знала. Тогда ничего у них не получилось, а теперь? И помочь некому. Ни Исы нет, ни Вадима Воеславльского. Да и не в этом дело. Мы тогда как спиной к морю стояли, знали: дрогнешь, сломаешь строй – и опрокинут, сомнут. Друг за друга держались, друг другу верили. Иса за Беркану, Вадим за Ису. А Мартин Волчий, епископ Максимилиан? Что за люди были! Где таких другов детям моим сыскать? Все соратники мои… Чтоб им на том свете высоко сиделось, каждому по вере его!

Двое оставшихся подняли кубки, чтя память ушедших.

– Еще покоя не дает, – продолжал Дитрих, – Божьи Псы. Грех что дурное про Ловенский Орден сказать, а все же… Я-то их помню, какими они в войну были, при отце Мартине. Как всем, какого бы племени и веры человек ни был, приют и убежище в монастырях давали. Как в осадах сидели и, день на стенах отстояв, в скриптории шли, книги переписывали, а потом выносили их тайно, в укромных местах прятали, чтобы знание не погибло. Как в моровые деревни шли, лечить пытались. Как раненых с поля боя на себе в укрытия тащили, а по ним стреляли потехи ради. Много ль их, тогдашних, осталось? Они воистину уходили в Рай когортами. Остальных повыбило время. Сейчас уходят те, кто еще помнит Мартина Волчьего живым. Нынешним молодым скучно слушать о милосердных деяниях. Им нравятся рассказы о боях с Братством. Молодых тоска берет госпиталями и паломниками заниматься. Подвигов хочется. А для свершения подвигов враг нужен. Боюсь, как бы искать не принялись…

Дитрих снова замолчал. Могучие прежде руки его лежали на столе. Пальцы сжаты в кулаки. Руки эти способны еще взять копье, поднять меч… Один раз.

– Я никогда никого ни о чем не просил, – тихо, с трудом вымолвил император. – Ни друзей, ни тем более врагов и тех, кто мне безразличен. Все делал сам. Свою дружину, свой дом, свою семью, свою Империю. Но без Берканы Ольгейрдоттир не было бы императора Дитриха. Оттуда мне будет уже не дотянуться. Я прошу тебя, остающийся в этом мире: сделай так, чтобы здесь не забыли Беркану.