Татьяна Авлошенко - Правило игры

О том, что было после, видевшая не один турнир и кулачный бой Гризельда не взялась бы рассказать. Державшие ее руки разжались, а сама девушка оказалась внутри черно-серо-серебряного вихря. То, что она успевала заметить, было не мастерством и даже не искусством. Как назвать умение человека дышать, способность птицы к полету? Вольга, казалось, не касался противников, нападающие сами откатывались прочь, решив вдруг передохнуть и подумать о смысле жизни. Меч – в ножнах! – мнился природным продолжением обтянутой черным рукавом руки.

Длинный серый плащ не мешал владельцу. Он словно вел свой собственный бой, метался, пугал врагов, бросался им в ноги. И одновременно опутывал Гризельду, подтаскивал ее, направлял.

Еще кто-то из посетителей трактира, не выдержав («Пришлый наших бьет!»), выскочил из-за стола, кинулся на смолена, но, даже не успев нанести удар, пронесся в дальний угол да так и остался там обниматься с большим чумазым кувшином и размышлять о том, как хитрый враг умудрился увернуться.

Перед Гризельдой возникла дверь. Толкнув ее обеими руками, девушка выскочила на улицу. Следом вылетел смолен, с силой впечатал дверь в косяк – с той стороны обиженно взвыли, – и, ухватив Гризельду за руку, во всю прыть понесся по ночной улице. Из-за поворота за спиной накатывался грохот подкованных сапог. Видимо, трактирщик все-таки решил возмутиться творящимся непотребством и послал за городской стражей.

Гризельда еле поспевала за неслышно бегущим Вольгой. Казалось, что если поджать ноги, то так и полетишь вслед за смоленом, развеваясь на ветру, подобно приколотой к шлему рыцаря ленте прекрасной дамы. Ай!

Развернув, Гризельду крепенько приложили спиной к стене. Ладони Вольги впечатались в камень над плечами девушки. Серые глаза в суровом прищуре. Гризельда невольно зажмурилась. Ой, сейчас бу-у-удет!

– Так.

Голос спокойный, задумчивый.

– Гризельда. Из младших принцесс императорского дома. Что понадобилось тебе в привратной корчме, носящая серебро?

«Да, я принцесса Гризельда. Привыкшая появляться перед подданными в тонкой узорной серебряной диадеме. Правнучка Бертильды Ольгейрдоттир».

Гордо вскинутый подбородок. Взгляд снизу вверх («Длинный-то какой!»), но все же свысока. Повелительница говорит с вассалом.

– Мне нужен был ты.

– Чего ради? Женщина, познавшая любовь Серебряного Пламени, надолго сохранит молодость и красоту, так? Или же ты веришь, что клинок, отведавший моей крови, сделает своего владельца могучим и неуязвимым в бою?

– Нет. Другое, – четко ответила Гризельда. И зачем-то добавила: – Если бы я не встретила тебя в трактире, то попыталась бы догнать на дороге.

– Нет предела твоей мудрости и отваге, дева! Одна на дороге ты не продержалась бы и нескольких шагов солнца.

– Меня учили владеть мечом…

– Вижу ли я бога Хеймдалля, вновь решившего тайно посетить Мидгард? Только ему нужно «сна меньше, чем птице в летнюю ночь». Но даже если бы ты ушла от Лагейры не дальше, чем на дневной переход, в кустики все равно б потянуло. Или ты думаешь, что краснеющая девица уже своей невинностью себя защищает? Что наемники, бродяги и нищие, бредущие по дорогам Империи, будут испытывать к одинокой женщине только отеческие чувства? Твоя одежда, – взгляд Вольги прошелся по отнюдь не плоской фигуре Гризельды, – никого бы не обманула. Сейчас я отведу тебя в Дракенцан…

Тихие шаги прервали речь смолена. Кто-то, шаркая, брел по улице. Нищий? Пьяный? Припозднившийся горожанин, чьи силы ушли вместе с годами? Некто, кто хотел бы, чтобы его приняли за одного из перечисленных?

Вольга развернулся к идущему. Тот, кто был искушен в приемах ближнего боя больше, чем старшая правнучка Берканы Ольгейрдоттир, сразу понял бы, что смолен встал так, чтобы заслонить собой девушку. От любой опасности.

Он был стар, стар, как побелевший от времени ворон, человек, шаркающий по захваченному теменью переулку ночной Лагейры. Он не спешил, он знал, что его дождутся. Подойдя вплотную, он поднял ярко сияющий фонарь, сквозь слюдяные окошечки которого не было видно огня. Осветил лица, убедился, что видит тех, кого искал.

– Серебряное Пламя! – голос незнакомца тоже подходил ворону, вздумавшему принять человеческий облик. – Моя госпожа хочет видеть вас.

Вольга обернулся к Гризельде. Что делать? Нельзя же бросить принцессу на улице или вести ее неведомо в чей дом.

– Не сейчас, старик. Передай…

– Моя госпожа хочет видеть вас.

Дом этот ничем не отличался от своих собратьев из чистых кварталов Лагейры. Аккуратные стены, с которых рачительные хозяева счищают любой клочок зеленого мха, ровная черепица, труба прикрыта резным колпаком, за затворенными на ночь ставнями на подоконниках наверняка стоят новомодные горшки с цветами.

В дни, когда императрица Бертильда в сопровождении семьи и свиты проезжала через город, на крылечки таких домов выходили честные лагейрцы – лавочники, зажиточные ремесленники, гильдейские писари. Важно стояли они у дверей, гордясь собой, домом, семьей и городом, а их румяные опрятные жены в накрахмаленных белых чепцах подталкивали нарядных детишек, во все глаза таращащихся на кортеж императрицы, чтобы не забывали кланяться.

Все хорошо и привычно было в этом славном уютном домике, кроме одного – не было у него соседей. В столице земля дорогая, за полосу от стены до стены владелец новой постройки платить обязан, потому дома друг друга крышами теснят, а тут со всех четырех сторон только кустарник колючий с нежными розовыми цветами.

«Бабушка, но ведь сто лет – это так много! Почему никто не пришел в замок принцессы?» – «Вокруг замка вырос колючий шиповник».

Здесь между щетинящимися шипами ветками пролегла тропинка ширины достаточной.

Дверь распахнулась сразу – хозяйка ждала гостей. В свете, текущем из дома, нельзя было разглядеть ее лицо, только силуэт фигуры, но было ясно, что это не простая горожанка. Жены и дочери почтенных бюргеров любят пышные юбки и «ушастые» чепцы, незнакомка же была облачена в узкое платье со шлейфом.

Тихо засмеявшись, женщина схватила Вольгу за руку и буквально втащила смолена в дом. Гризельда шмыгнула следом. Еле успела, захлопнувшаяся дверь чуть не прищемила полу куртки правнучки императрицы.

В доме царил свет. Царил, повелевал, заставляя всякого склониться перед своим величием. Слепящий, всюду проникающий свет. Ни свечи, ни факелы не могли бы дать подобного сияния, одно лишь яростное солнце знойного июльского полдня, но откуда здесь?..

Не выдержав, Гризельда прикрыла глаза ладонями.