Сергей Борисов - Черный парус беды

– И это доказательство подлинности? – скривил губы я.

– Кудриянов счел, что карту спрятал чиновник, который отслеживал судьбы подручных капитана Кидда. Возможно, он сам хотел отправиться на поиски сокровищ, да что-то помешало, даже карту с собой не унес, спрятал только.

– Что помешало?

– Мало ли? Может, его телега переехала, а может, кирпич на голову упал.

– А теперь, Петя, расскажи о том, как эта карта к тебе попала, – сказал Полуяров, и тем окончательно выдал себя. Знал Федя, все знал! И о карте, и вообще.

– Тоже интересная история, – кивнул Козлов. – Копался я в одном архиве. Надеялся нарыть что-нибудь о том, было ли найдено золото Салтычихи. Эта помещица истязала дворовых девок, за что попала под суд, встала к позорному столбу, а дни свои окончила в монастырском каземате. И тут, вместо документов, касающихся заныканного богатства «мучительницы и душегубицы», как о Дарье Салтыковой в рескрипте Екатерины II было сказано, передо мной вдруг появляется «дело» Александра Афанасьевича Кудриянова, вернувшегося из Англии и задержанного на границе Российской империи по решению московского окружного суда.

– Повязали, значит, мужика, – сочувственно обронил Джон Дудникофф. – А за что?

– За то, что утаил от властей и наследника княгини Двуреченской тот факт, что нашел клад, зарытый еще его прабабкой. Защищал Кудриянова в суде не кто-нибудь, а знаменитый адвокат Плевако. Тот самый, что сказал присяжным о попе-ворюге: «Он тридцать лет отпускал вам грехи, отпустите и вы ему один грех, люди русские». Или что-то в этом роде. Попа оправдали. Речь защитника во время «кладоискательского» дела была почти так же лаконична: «Как нам известно из истории, графиня Двуреченская страдала от сифилиса, от него и померла. Мой подзащитный является попечителем больницы, в которой лечат от дурных болезней, и пациентом оной больницы значится присутствующий в этом зале правнук графини. Я полагаю, что, в свете данных обстоятельств, господин Кудриянов ему ничего не должен».

– Красиво, – сказала Мила.

– На то и Плевако! Разумеется, Александра Афанасьевича отпустили с миром. Перенесенное им нервное потрясение, однако, оказалось столь сильным, что до дома он не доехал – помер от апоплексического удара. А бумаги его, что на границе отобрали, остались в суде. Наследники Кудриянова, а таковые нашлись, хотя был он бездетен, о бумагах этих либо не знали, либо забыли. Бумаги списали в архив, где они преспокойно и пролежали чертову уйму лет, пока не попали ко мне. А сейчас, думается, я должен уступить слово уважаемому господину Полуярову, – и Козлов с улыбкой склонил голову.

– А чего тут рассусоливать? – ухмыльнулся «уважаемый господин». – Как насчет того, чтобы заглянуть на остров Селваженш-Гранди? Кто против?

* * *

Поглядывая на буревестников, продолжавших суетиться над своими гнездами, я тихо-мирно переваривал съеденное. Кажется, даже вздремнул. Или то была не дрема, а некое состояние, близкое к трансу. После всего пережитого сознание требовало передышки, вот оно ее себе и организовало.

При этом я понимал, что надо бы пойти поискать Козлова. Или не искать – сам найдется? Или все же пойти? Тем более что теперь известно, куда идти. Девять против одного, что Петя рванул к месту, обозначенному на карте боцмана Мюррея. Нет, может быть, сначала он рванул, куда ноги понесли, но потом точно туда. Он же псих!

Сумасшествие Козлова я разглядел не сразу. Вроде человек как человек, но когда он садился на своего конька и начинал рассказывать о кладах и кладоискателях, Петя преображался. Глаза горят, пальцы дрожат, а слова так и льются, так и льются, одно за другое цепляется, ну, вылитый шизофреник.

Во всей красе симптомы психического нездоровья Козлова проявились после того, как он поведал нам о карте. Нет бы остановиться на этом, но когда Федор озадачил нас своим предложением и дал время на размышление, Петя снова взял слово. Распаляясь и захлебываясь, он стал рассказывать, как выяснял детали жизни и смерти Александра Афанасьевича Кудриянова, как штудировал книги об истории пиратства и монографии о капитане Уильяме Кидде. Как уверился в том, что и карта подлинная, и найти клад труда не составит, надо только ступить на берег острова Селваженш с шанцевым инструментом наперевес.

Вместе с тем, когда Мила попросила еще раз показать карту, он этого не сделал, причем вывернулся достаточно изящно. То есть поступил, как типичный шизофреник, в коих безумие соседствует с рационализмом.

Таким образом, о месте, где зарыт клад, на «Золушке» знали двое: Козлов и Полуяров. По признанию Федора, он настоял на этом еще в Москве, иначе наотрез отказывался ввязываться в такую аферу.

Сейчас Полуяров спал, но не вечно же он будет дрыхнуть! А когда проснется – сам или я ему в этом помогу, или Шелестова, она женщина, у нее удар слабее, – тогда Федор нам скажет, где место клада, а значит, и где Козлов. Скажет, никуда не денется. И о своих ночных приключениях заодно поведает.

– Андрей!

В кокпите стояла Мила и махала мне рукой. Я помахал в ответ, дескать, нет, лучше вы к нам. И подумал мстительно: «Это тебе за штаны!»

Затем в кокпите появился Полуяров. Они о чем-то переговорили с Шелестовой – вообще-то, ясно, о чем, какая Говоров все-таки скотина! – и полезли в воду. При этом Федор остался в непромоканце, а Мила опять не стала заголяться. Ну, хочет быть мокрой – на здоровье.

Добравшись до берега, они направились ко мне.

– Выпить есть? – спросил Полуяров. Был он помятый, но вменяемый.

– Не злоупотребляю.

– А попить?

Я хотел ответить, что свое надо иметь, тут слуг нет, но у Федора был такой жалкий вид, что я смилостивился и протянул ему бутылку минеральной воды. Ну, не сообразил человек, не захватил с яхты водички, что ж ему теперь, от жажды помирать? Чай не в пустыне.

Шелестова обошлась без лишних слов. Она просто пошуровала в пакетах – моих пакетах! – и достала коробку с яблочным соком. Сама непосредственность, аж зло берет.

– Уф-ф, – выдохнул Федор, отлепив губы от горлышка ополовиненной бутылки. – Хорошо!

– Вообще-то ничего хорошего. – Я посмотрел на Милу: – Ты ему что-нибудь?..

– Нет. Разбудила только.

Придется мне.

Я рассказывал, и Полуяров трезвел на глазах.

– Вон там он лежит, Костя, – показал я.

Федор облизал губы и вроде как стал ниже ростом. Эка его придавило. Зато дальнейшее мое повествование на Полуярова-младшего сильного действия не оказало. Он остался спокоен, когда я говорил о Джоне, что же касается эпизода с немецким моряком, превратившимся в мумию, то он вообще никакого впечатления не произвел.

– Теперь ты, Федя. Колись!

Полуяров присосался к бутылке, добил ее и сказал