Вадим Шильцын - Капканчики. Домыслы и враки вокруг приключений Бениовского

Бог бы с её потугами. На многих маразм сваливается в образе писательского таланта. Вспомнил я про ту старуху потому, что в её фантазиях то и дело фигурирует конь по кличке Пушкин. Очевидно, писательница проявляет чувство юмора, такое же недоразвитое, как у автора этой книги, господина Ахина. Захотелось ему, чтобы пятнадцатилетний гусар назвал свою лошадь Полковником, и вот вам пожалуйста.

Схожие чувства рождают аналогичные поступки, и в основе обоих несомненно сидит социальная зависть. Как юного поручика коробит превосходное положение полковника, так и популярной старухе не даёт покоя слава настоящего писателя. Сами они находятся в иных плоскостях бытия, а потому отдуваются на бессловесных тварях. Тут никто не помешает ощутить превосходство и компенсировать ущербную самооценку.

Когда я прочёл про лошадь по кличке Полковник, вспомнил ещё и старинный анекдот, в котором солдат-срочник написал матери письмо: «Мать, купи поросёнка и назови его Прапорщиком. Приеду – убью»

Уважаемый Ахин кого-то ненавидит, чего-то боится, чего-то в жизни не понимает, и невольно снабжает Бениовского чертами своего характера. Многие авторы поступают так же. Как пел Булат Шавлович Окуджава: «И поручиком в отставке сам себя воображал…» Окуджава мог, а наш Ахин не может, ибо герой не может иметь натуру мелкую и пакостную. Герой – это человек с божественными амбициями, божественными возможностями, или, на худой конец, с божественным складом личности. В любом случае, герой – это величина! В наш, продажный век, величины кончились, вот и пытаются все писать низости с высоты своей низости…»

Олег Андреевич прервал внутренний монолог и вновь углубился в чтение лживой истории про Бениовского.

Проснулся я здоровым настолько, чтобы сообразить: «А нога-то болит!». Откинув одеяло, уставился на ногу. Оказывается, пока дух мой витал в неведомых далях, бренным телом кто-то позанимался. Рана была тщательно забинтована. Приведённые в порядок панталоны висели рядом с кроватью, как и вся остальная форма. Одевшись, я вышел на двор, где застал дядюшку Гвидона.

Стоял он около конюшни и следил, как пара дворовых людей – выносят и развешивают ремни, уздечки, сёдла, и прочую сбрую. Увидав меня, дядя обрадовался: «Ты уже здоров? Я так и думал. Живительный бальзам любого поставит на ноги. Баба Лайма говорит, что охромел ты надолго, но чего её слушать? Пока ты валялся без чувств, она чего-то шептала над твоей ногой, и притворялась лекарем. Лайма всех лечит в округе. Добрая женщина.

Я, как видишь, подумываю об отъезде. Это ты меня надоумил, а верней, не ты, а старина Лау. Вон каким сделался фанфароном. Н-да уж. Подумал я про него крепко, и решился – хватит прозябать в провинциях. Пора трясти боевыми доблестями! Нечего тупице Лаудону стяжать мои почести. Пора и мне опрокинуть пару-другую вражеских армий. Пусть убедятся короли – Бенёв ещё живой! Я ещё действующая модель, и могу принести кому-нибудь каштаны из угля…»

«Вы, дядюшка, видимо, прочли моё рекомендательное письмо» – предположил я, на что дядька ответил: «Прочёл. Конечно, прочёл. А чего бы не прочесть? Никаких восторгов про меня там не написано, а жаль. Если бы Лаудон написал то же самое, что сказал тебе устно, то я бы забрал письмо себе. Нынче всякая рекомендация дороже взятого города. Но и тебе бумага может оказаться полезной. Там кроме меня упомянуто почти всё панство прибалтийских провинций. С такой рекомендацией тебя любой шляхтич примет в дом, накормит и напоит. Опять же, почерк у генерала каллиграфический, и печать приложена. В общем, вещь полезная, чтобы шляться по Европе. Ты его уже предъявлял кому-нибудь?»

Вопрос показался мне чересчур наивным, и я ответил: «Пока я к вам ехал, вельможи почему-то не попадались. Если бы не состояние войны, в котором теперь прибывают все, то имело бы смысл демонстрировать сей документ патрулям и разъездам, а так – нет. За мной гонялись прусаки, что вполне естественно. Чехам и полякам – одинокий австрийский гусар – тоже казался подозрительным, и потому они норовили изловить меня. Когда за вами толпой гонятся вооружённые люди, то в голову не приходит идея выяснять, что за армию они в данный момент представляют. Я, дядюшка, всякий раз драпал без оглядки, а мне в спину то и дело стреляли. Слава судьбе, что я не так могуч телосложением, как вы, а то могли бы и попасть»

«Какой же ты болван, Маурисий! – гневно воскликнул дядя, и его рожа сравнялась багровостью с носом – Сущий идиот! Только австрияки могли додуматься посылать желторотых недорослей на войну! Тебе бы ещё года три учиться наукам, а ты уже скачешь на коне, да ещё при оружии! Куда катится мир?»

До той самой тирады дядюшкино хамство меня в большей степени забавляло, чем возмущало, однако на сей раз он перегнул палку, а я неверно истолковал его насмешливый тон. Посему я возмутился и ответил запальчиво: «Может, вы, дядюшка, считаете меня трусом, но я готов опровергнуть ваше заблуждение. Я заслужил чин поручика не в штабных баталиях, а на поле боя, поэтому немного смыслю в стратегиях. Никогда бы я не повернулся к врагам спиной, если бы оставался хоть малейший шанс одолеть их численное превосходство. Вот бы поглядеть, как вы на моём месте стояли бы столбом, да выясняли – прусаки вас убьют, или кто-то из друзей австрийской короны. Если же вам угодно надо мной насмехаться, то я к вашим услугам, и хоть сейчас могу преподать урок хороших манер! Вам как угодно драться? На саблях, или на пистолетах?»

Пока я выкрикивал боевые формулы, которые казались мне тогда соответствующими ситуации, дядюшка слушал с выражением крайней задумчивости, но потом переменился в лице так, словно только что решил некую арифметическую задачу, и хлопнул меня по плечу, радостно вскричав: «Как я раньше не догадался? Вот, спасибо, дорогой! Навёл на мысль. Мысль! Это больше, чем способен заплатить любой круль! Золотой ты человек, Маурисий!

Брось на меня дуться! Ни в какой трусости я тебя не подозревал, а даже наоборот, возмутился твоей легкомысленной склонности к стремительному действию. Подумай сам, какого козыря выдал тебе Лаудон. С этим письмом ты мог не драпать, а двигаться величественно, выставив письмо впереди себя как волшебный щит, от коего отлетают пули обеих воюющих сторон.

Сам подумай – на каком языке там всё написано? На германском. Печать присутствует? Присутствует. Геральдические знаки в наличии? Так точно! Теперь ответь – кем были те солдаты и патрульные, которые за тобой гонялись? Немытые смерды! Чернь! Подонки общества, которые до войны не видали ничего, кроме своих грядок, да мастерских. Их кругозор не шире поросячьего. Мало кто умеет читать по слогам, а большинство и вовсе безграмотны. При виде твоего документа на них напало бы такое же святое благолепие, как при таинстве причастия. Они бы тебя ещё и ссудили деньгами, и накормили бы, и почли бы за честь сопроводить.