Владимир Стогов - Это сладкое слово – Камчатка

Во всяком случае деревянное тело сруба, заглублённого где-то на метр в источающий термальные воды грунт, было столь древним, что в пору и при царе-батюшке. Саму же ванну-сруб размерами в метрах около трёх на два кое-как, с трёх сторон и от возможных атмосферных осадков прикрывал дощато-толевый навес. По виду не менее ветхий и древний, но судя по материалу и манере исполнения – наш, кондовый, российский, а значит и более поздний, возможно, пра-заповедницкий.

Растопив разом загудевшую от доброй тяги массивно-металлическую, сварную печь и водрузив на неё неизменный чайник, Груздев поспешил в ванну. Водица в здешних родниках при её выходе на дневную поверхность была ровно такой температуры, что тело, как в хорошей парной, первое погружение выдерживало не более одной минуты. После чего следовало охолонуться всей кожей, исходящей на вечернем морозце лёгким парком. Второе погружение закрепляло привыкание минут на пять. И наконец, с третьего уже можно было смело приступать к процедуре восстановления. Лично для себя Груздев разработал такой способ. Под задницу подкладывался из поколения в поколения перекатываемый по дну ванны специальный седалищный валун. И благодаря такой вот подставке у Ростислава получалось: сидя в воде по самое горлышко и опёршись затылком о верхний венец сруба на одной его стороне, надёжно облокотиться лодыжками вытянутых ног на противоположном его крае. А дальше начинала сказываться разница температур. Во всём теле, погружённом в весьма горячую воду, кожные капилляры раскрывались по максимуму, а в выставленных на вечерний холод голове и ступнях, напротив, обуживадись. И Ростиславу ощутимо начинало казаться: как чув-чув-чув, словно маленьким насосиком, с каждым ударом пульса вытягивает из ног дневную усталь. Он уже знал наверное, что как бы ни уходился, ни наломался под рюкзаком за день, после четырёх-пяти таких вот погружений на следующее утро будешь свеж, как огурчик.

И ещё одна подтверждённая на личном опыте закономерность: чем сильнее наломался, тем ощутимее и слаще внутриванновый отходняк – настоящий походный кайф!

Г л а в а П Я Т А Я

Встав вместе с солнышком, обновлённый и радостный Груздев растопил гудящую от хорошей тяги печь и сварил себе с Нукером самую быструю из каш – пшённую. Сам он принадлежал к той счастливой породе людей, которые не могут пожаловаться на аппетит в л ю б о е время суток; так что сдобренная изрядным кусом сливочного масла каша проскочила в него, как в утку. Оставалось сполоснуть за собой посуду и в путь.

За что он ещё особенно ценил кордон Горячие Ключи, так это за сугубую простоту и скорость вот этой, наименее для него приятной из всех, бытовой повинности. На Ключах достаточно было прихватить с собой весь ворох использованной за вечер и утро посуды и прямо в походных сапогах влезть с нею в самую середину ручья – вода в нём была гарантированно проточной и в меру подогретой. Покончив с посудой, он в считанные минуты сложил наполовину разобранный с вечера рюкзак, после чего сделал запись в «Тетради посещений кордона». Всё – можно выступать!

Погода стояла, и по тому, как с самого раннего утра всё у него в руках кипело и ладилось, он уже знал наверное: денёк – задался! И как бы в первое ему в том подтверждение Нукер, вообразивший видно, что после вчерашнего с головой ему теперь и море по колено – бесшабашно и с ходу брал брод за бродом!

С утренними силами и под горку они проскочили ключ на одном дыхании. И он в первый раз скинул с себя рюкзак только затем, чтобы слазить в развилку берёзы за лыжами. Ещё километра с полтора у них под ногами – вновь под утренний отлив и мерные вздохи океанской зыби – ковровой дорожкой стелилась прибойка.

Далее характер побережья разительно менялся: вместо однообразно выположенной и плавно изгибистой береговой линии здесь прорастала целая щётка из коротковатых и энергично-скальных мысков, перемежаемых слабо врезанными и открытыми всем ветрам бухточками. На этом участке пути разумнее было придерживаться набитой ещё туристами тропы, проложенной на некотором удалении от пляжа. Саму тропу, естественно, замело-перемело-высугробило, но маркировка красной и синей краской на стволах берёз была достаточно яркой, чтобы не сбиться. При этом Нукер исправно семенил сзади по наново прокладываемому лыжником пути.

Постепенно втягиваясь, врабатываясь в подзабытый уже ритм лыжной ходьбы, бездумно следуя всем извивам грамотно вписанной в местный рельеф тропы, Груздев полумашинально отметил, что с дорогой ему по-прежнему везёт. В самом деле, под защитой прибрежных березняков снег всё ещё сохранял свою былую зимнюю податливость: здесь начисто отсутствовали нудновато сбивающие лыжника с ноги ледовой крепости снежные заструги – этот бич открытых пространств. Вместе с тем, неоднократно подтаивающий и смерзающийся всё более крупными кристаллами, начинающий ноздреть снег уже не был настолько пухляв, чтобы широченные охотничьи лыжи утопали в нём с головой, а вместо того с характерным похрупыванием сминался у него под ногами во вполне приемлемую лыжню.

И под этот монотонный хруст так легко и приятно думалось о своём…

…Отец, Груздев-старший, сам профессионально и небезуспешно занятый поисками месторождений урана, мечтал о семейной династии геологов. Как раз заканчивающий десятилетку Ростя с выбором жизненной цели ещё настолько не определился, что ухватился за отцовскую подсказку едва ли не с благодарностью. Вуз на семейном совете наметили попрестижней – геологический факультет МГУ.

И вот сейчас Ростислав вспоминал: как погожим июльским утром в безнадёжно отставшей от столичной моды белой сетчатой рубашке с коротким рукавом, взопревшим от собственной дерзости провинциалом пробирался вдоль высоченной чугунной ограды на Воробьёвых горах, символично отделяющей простых смертных – от студентов Московского университета! Ключом к поступлению для него, в общем-то золотого медалиста, являлась сдача на «отлично» первого экзамена – письменной математики. И когда из пяти предложенных ему в его варианте заданий первые четыре он одолел с ходу и лишь над последним призадумался – минут на пять – Груздев был сильно разочарован: как, это всё?!

Два первых года учёбы у него ушли на выживание в республике под названием общага. На третий он в новых условиях настолько освоился, что стал по сторонам оглядываться и обнаружил: что сильно прогадал – при поступлении. Родной геолфак с некоторых пор уже не казался ни престижным, ни сколько-нибудь интересным – причём последнее в глазах самого Груздева в той степени, что он всерьёз начал подумывать об уходе. Но взамен на первую производственную практику на всё лето закатился аж на Чукотку, и она на какое-то время его примирила: если не с самой геологией, как наукой, то уж по меньшей мере – с геологическим образом жизни.