Лазарь Лагин - Остров Разочарования

- Я бы не сказал, что это самый насущный вопрос, который вас должен сейчас волновать, - сухо отвечал Цератод, хотя и он, бесспорно, был весьма заинтригован шекспировским театром у голых дикарей.

- Вы слышали? - осведомился у него вполголоса мистер Фламмери. - Вы обратили, мистер Цератод, внимание на одну чрезвычайно любопытную подробность в словах этого чернокожего?

- Ну, еще большой вопрос, насколько это похоже на настоящее искусство, - попытался Цератод успокоить и его и в не меньшей степени себя.

- Да нет, я совсем не о том, - отмахнулся Фламмери. - Вы не обратили внимания на сроки их идиотского праздника?

- По совести говоря, я бы пола... - начал было Цератод, но Фламмери, не считавшийся с правилами вежливости, когда они ему мешали, перебил его на полуслове.

Он еще больше понизил голос, стараясь, чтобы его в первую очередь не услышал Егорычев.

- Вы не заметили, этот кривляка действительно сказал «послезавтра, в воскресенье»? Я не ослышался?

- Что-то в этом роде. А в чем дело?

- А дело, мой приятнейший мистер Цератод, в том, что послезавтра мы с вами будем иметь понедельник. Воскресенье, если я только не сошел с ума, будет завтра, а не послезавтра. Сегодня - суббота...

- В самом деле, - согласился с ним Цератод, - но ведь в таком случае... Позвольте, позвольте! - всполошился он вдруг, и мистер Фламмери, снова не посчитавшись с простейшими правилами приличия, прикрыл ему рот своей ладонью.

- Тссс! - прошептал он. - Пока промолчим!.. Мы это потом обсудим... Вдвоем... Без лишних свидетелей!..

Пока готовился обед, а Егорычев с несколькими островитянами пошли в пещеру, где со вчерашнего дня хранились бочки, выловленные Гамлетом, чтобы обсудить на месте, как лучше всего соорудить плот, Цератод и оба американца успели обменяться мнениями по некоторым весьма важным, хотя и непривычным для них вопросам. Около американцев с преданными лицами вертелись Гильденстерн и Розенкранц. Полоний, как уже известно читателю, гостил у родственников своей первой жены в деревне по ту сторону каньона. Остальные островитяне, отдав первый долг гостеприимства, спешно разошлись по своим жилищам, чтобы заняться туалетом и явиться на пиршество разукрашенными («разодетыми» - не то слово) по-праздничному.

- Тебя, кажется, зовут Гильденстерном? - обратился Цератод к Блэку.

- Истинно так, дорогой мой сэр!

- Значит, тебя - Розенкранцем? - спросил он у молодого коллеги Гильденстерна.

- О, как вы смогли догадаться, сэр? - льстиво вскричал Розенкранц, вне себя от верноподданнического восторга.- Ты слышал, Гильденстерн? Этот добрый, толстый, нет, что я говорю, очень толстый джентльмен (Цератода всего передернуло: он не знал, что па острове Разочарования не было большего комплимента, чем сказать человеку, что он толст), этот прекрасный и щедрый толстый джентльмен оказал мне такую большую честь! О Гильденстерн, этот очень толстый джентльмен знает меня по имени!..

Нужно же было суметь с такой основательностью наступить на самую любимую мозоль Цератода! Мообс чуть не лопнул, удерживаясь от смеха. Мистер Фламмери, чтобы скрыть улыбку, счел целесообразным отвернуться. Но от ревнивого взора Цератода трудно было утаить веселое настроение, охватившее обоих американцев в связи со словами Розенкранца. В другое время Цератод не упустил бы возможности поставить на место этого хлыща Мообса. Но времена меняются. После отхода от него Смита нельзя было ни на минуту забывать о роковом соотношении внутри их группы, при котором он остался в обидном и прочном меньшинстве. Все это заставило его обратить всю свою желчь против беззащитного Розенкранца.

- Молчать! - прошипел он с таким страшным лицом, что Розенкранц мгновенно завял. - Я не буду тебя расспрашивать, как зарабатывает себе позорное имя Розенкранц молодой человек столь завидного сложения, стройный, подтянутый и с таким... - Цератод сделал крошечную паузу и с ехидством добавил: - ...и с таким тонким лицом. (Он не мог отказать себе в безопаснейшем из хамств, в издевательстве над человеком, не понимающим, что над ним издеваются. Но, сам того не подозревая, он нанес удар в самое сердце франтоватому Розенкранцу: пуще всего тот гордился именно своим широким, луноподобным лицом.) Я не буду тебя расспрашивать, как тебя звали до того, как ты совершил преступление, за которое понес это наказание, и что это было за преступление. С меня достаточно знать, что за хорошие дела человеку не дают такое имя. За хорошие дела человека называют Гамлетом!

При этом имени физиономии обоих отщепенцев искорежились такой ненавистью, что Цератоду осталось только поздравить себя с результатами своей провокации. Последняя фраза, произнесенная с чисто разведывательными целями, помогла ему уяснить, что внутри Нового Вифлеема расстановка сил не оставляет желать лучшего. Конечно, с точки зрения Цератода и Фламмери.

Подлости экспромтом всегда были сильной стороной Эрнеста Цератода. Убедившись в ненависти, которую оба питали к Гамлету, он счел своим долгом укрепить их в этом чувстве.

- Некоторые люди Нового Вифлеема, - на ходу придумал он, - не раз просили нас умертвить вас, потому что ни тебя, Розенкранц, ни тебя, Гильденстерн, ни вашего Полония, скажем правду, не любят...

Теперь физиономии обоих прохвостов выражали одновременно и сознание своего ничтожества, и преданность, и испуг, и готовность улепетнуть куда глаза глядят, и готовность выполнить любое приказание, и опасение, как бы в такую решающую минуту их жизни случайно не проштрафиться.

- Но мы решили не только не убивать вас, но и защитить от происков ваших односельчан. Больше того, мы решили возвысить вас над ними, чтобы вы могли показать им, кто вы такие, - великодушно изрек Цератод, и отщепенцы снова воспрянули духом.

- Нас не интересуют сейчас твои прошлые грязные делишки, - вступил тогда в разговор Фламмери. - Нам важно знать совсем другое... Скажи, умеешь ли ты творить чудеса?

Вместо ответа Розенкранц брякнулся ничком на землю и затрясся.

- Почему ты не отвечаешь, когда тебя спрашивает белый человек? - строго переспросил его Фламмери. - Заруби себе на носу: не отвечая белому джентльмену на его вопрос, ты совершаешь смертный грех, который господь бог никогда не прощает черному человеку. (Для вящей предметности Фламмери указал перстом на то место над их головами, где предположительно находился в это время господь бог.) Если ты боишься бога, ты должен мне сейчас же ответить, умеешь ли ты творить чудеса, ну, колдовать, что ли. Кстати, этот вопрос относится и к тебе, Гильденстерн.

Теперь плюхнулся на землю и второй отщепенец, и оба они, лежа, с такой силой отрицательно замотали головами, что казалось истинным чудом, что головы не оторвались от плеч и не откатились далеко в сторону.