Галина Тимошенко - Коллекция недоразумений. Принцип матрёшки

Выходило, что его отец был совершенно другим человеком, нежели Егор думал всю жизнь. И дело было, в сущности, вовсе не в том, чем отец занимался на работе – этим экспериментом или какими-то другими, менее отвратительными. Дело было в том, что, если старший Силаков мог делать ТАКОЕ, то все, что Егор об отце помнит, нужно пересматривать и перетряхивать, как старую одежду. И скорее всего, бо́льшая часть этих воспоминаний после такого перетряхивания изменится до неузнаваемости. И к тому образу, который потом сложится из этих новых представлений, уже совершенно невозможно будет относиться по-прежнему. Может быть, его вообще невозможно будет любить.

Или возможно?

Егор никогда не считал себя тонким и избыточно чувствительным созданием, сотканным из сплошных нравственных выборов и категорических императивов, – но он все-таки был врачом. Он привык считать человеческую жизнь не то чтобы чем-то священным, но, во всяком случае, каким-то абсолютом, что ли… Пацифистом он тоже не был – зато был уверен: если бы кому-то из его близких угрожала бы смертельная опасность, и ее никак нельзя было бы предотвратить мирным путем – он бы убил, не задумываясь. И, возможно, даже не мучился бы потом угрызениями совести. Правда, пока проверять эту уверенность на практике ему, к счастью, не приходилось. И уж точно не стал бы морщить нос, если бы кому-то из близких пришлось убить на войне, защищаясь или защищая. Если бы отец служил в разведке и убивал по каким-то тамошним надобностям – Егор и это бы принял. Но в этом чертовом эксперименте убийства совершались из чистого исследовательского интереса! И вот эта мысль приводила его просто-таки в ярость.

Егор отчетливо понимал: даже мысль о том, что отец мог бы убивать сам – хоть в роли обычного испытуемого, хоть в роли эвтанатора – не так потрясала его, как то, что отец мог увлеченно планировать подобный эксперимент, потом хладнокровно отслеживать его влияние на психику подопытных кроликов – и при этом вести с ним, Егором, всякие умные, тонкие, глубокие философские беседы.

Он попытался понять, как же все-таки можно назвать сейчас его отношение к отцу, – и ужаснулся: получалось, что более точного слова, чем отвращение, не находилось.

Интересно, что было бы, если бы он обо всем этом узнал, пока отец был жив… Смог бы он обсудить с отцом все это, постараться понять его резоны и рано или поздно примириться с ними?

Вряд ли.

Лучше ли было бы, если бы он вообще ничего этого не знал?

На этот вопрос ответа не находилось. С одной стороны – лучше. Правда, он жил бы примерно как человек, который за обе щеки уписывает экскременты, полагая их изысканным деликатесом, и молился бы на память о своем распрекрасном отце – истинном ученом и настоящем русском интеллигенте. С другой… Егор не мог представить, что с другой стороны, да это и неважно: в любом случае выбора у него не было. Он знал.

Весь следующий рабочий день прошел как в тумане. Макс заболел, поэтому никакой информации о втором томе не поступило. Егор еще накануне попытался поискать «Эксперимент 2Х» в интернете сам – и не нашел. То ли его там действительно не было, то ли сказывалась некоторая недостаточность Егоровых компьютерных навыков… Теперь, кроме Макса, надеяться он мог еще только на собственные розыски в отцовском кабинете – а для этого надо было, по крайней мере, добраться до родительской квартиры.

Он еле дождался момента, когда смог сбежать из отделения, отбиваясь от настырных сестричек, жаждавших обсудить с ним будущую встречу Нового года.

Как он добрался до места, Егор тоже вряд ли смог бы вспомнить. Это не значило, что он как-то особо сильно рисковал по пути: водителем он был достаточно аккуратным и опытным, и, как всякий опытный водитель, умел ездить почти автоматически. Хотя каждый раз, когда он об этом думал, сама такая возможность несказанно изумляла его: даже обладая немалыми знаниями об устройстве человеческого мозга, он не мог понять, как можно выполнять такую сложную и многоплановую деятельность и не тратить на это ни единого грамма внимания?! Вот и сейчас он опомнился, только поставив свой аристократический вездеход под огромным старым тополем у родительского подъезда и выключив зажигание.

Этот тополь уже много лет угрожал свалиться, как только в Москве объявят очередное штормовое предупреждение, пройдет ураган, сильный снегопад или новомодный ледяной дождь. От старика отваливались ветки, суки, веточки – но он исправно стоял. Машины под ним парковать остерегались, но в крайних случаях делать это приходилось. В обычном состоянии Егор никогда не оставил бы свой любимый «Ренджровер» в таком опасном соседстве, но сейчас, когда это уже произошло по причине автопилотного состояния водителя, менять что-то не хотелось.

Егор забрал с заднего сидения свою походную сумку и почти побежал к подъезду. Целую минуту он страстно ненавидел лифт, который начал неспешное движение вверх как раз в тот момент, когда Егор входил в подъезд, потом так же неспешно высаживал своих пассажиров где-то в районе двенадцатого этажа, потом делал свою обычную передышку…

Егор и сам не понимал, почему он так спешит. В любом случае, прямо сейчас начать обследовать отцовский кабинет он не сможет: ему ведь еще нужно придумать, как объяснить это матери. Пока они пообщаются, пока он придумает нужный предлог, пока обыщет все полки… Кроме того, в районе восьми появится Черепанов, и разговаривать придется еще и с ним. В общем, как ни крути, выходило, что, даже если этот пропащий второй том в отцовском кабинете имеется, то прочитать его можно будет не раньше полуночи.

Он не стал отпирать дверь своим ключом: ему почему-то очень хотелось, чтобы мать встретила его на пороге. И когда он увидел ее, то поразился: вдруг оказалось, что она за те полтора дня, что он ее не видел, как-то усохла и уменьшилась. Обычно ее макушка приходилась где-то на уровень его носа, но сейчас, обнимая ее, он ощущал себя огромным, неуклюжим и чрезмерно сильным. Вроде бы все как всегда – но все-таки чуть-чуть не так: одна прядка выбилась из челки, нос припудрен чуть сильнее, чем все остальное, макияж не вполне скрывает фиолетовые тени вокруг глаз, сережек нет…

Марта Оттовна прижалась к нему, и он почувствовал под своими руками, что ее дыхание сбивается. Егор бережно отстранил мать и взглянул ей в лицо. Так и есть: она, похоже, недавно позволила себе поплакать. Мать потянулась его поцеловать, – что вообще-то происходило нечасто, – и у него перехватило горло. Он подумал: а если бы она все это тоже знала? Ей было бы легче или наоборот? Впрочем, может, она и знала – и тогда врали ему они оба…

Нет, вряд ли. Если бы мать знала, она бы не отнеслась так безразлично к тому, что он собрался читать «Эксперимент 2Х».