Сергей Куприянов - Когда человек не дышит

– Далеко в горах, там, на юге, родились два родничка, два брата близнеца. Звонкие, звенящие своим здоровьем и молодостью, проталкиваясь среди камней, мечтали они о дальних странах, о широких долинах. Но встала перед ними стена гранитная преградой нерушимою. Один ручей сказал: «Всё, брат, я умираю». Второй же ручеёк обойти попробовал стену – не получилось, с другой стороны – тоже никак. Но в поисках этих заметил он трещинку маленькую в стене той гранитной. Долго работал ручеёк, не один год. Расширял он эту трещинку, камень точил, старался. Вырвался он на свободу, по ущелью устремился вниз водопадом, разбрасывая камни, полетел в долину, с каждым часом становясь всё сильнее и сильнее. Превратился он в широкую могучую, красивую реку, которая несёт свои воды к морю-окияну и радует всё живое. Водится там красивая рыба хариус. А брат его ещё там, в горах, превратился в болото, и водятся там только пиявки да лягушки. Вот такая история, понял, про что она?

Серёгин попытался ответить, но пересохшие губы не смогли издать звука, он кивнул и потерял сознание.

Девушка пела. Слов было не разобрать, но песня была грустной. Серёга наблюдал за ней уже несколько минут. Сидела она прямо на земле, смешно подогнув под себя ногу. Пела и заплетала косу, где-то с середины она добавила в косу тоненькую белую тесёмочку, а дойдя до конца волос, туго, каким-то особым узлом перевязала их, крутанула вокруг оставшегося хвостика и снова затянула свою фирменную петлю. Сидела она прямо напротив костра и смотрела в огонь. Она замолчала, накинула на свои блестевшие медью волосы платок и, по-старушечьи завязав его под подбородком, снова запела. Этим действием она состарила себя лет на десять-пятнадцать, и Серёгин, удивляясь невольно, издал какой-то звук. Деваха прекратила петь, глянув в сторону Серёги. Встала и, намочив в крынке какую-то тряпицу, направилась к нему. Серёгин закрыл глаза, но, когда она эту тряпицу поднесла к его лицу, она воняла так, что улежать спокойно он не мог, девушка даже вздрогнула.

– Бабушка, глаза открыл, – прошептала она.

Девка приблизилась и снова поводила вонючей тряпкой у него перед глазами, пытаясь протереть лоб и виски:

– О, да он меня, кажется, видит.

Девка была вполне нормальная, рыжая, веснушчатая, с тёплыми, слегка дрожавшими руками. «От волнения, – подумал Серега, – значит, не привидение и не кикимора». Он откашлял горло и каким-то слабым хриплым голосом, которого сам не узнал, проговорил:

– Да, вижу, только я не бабушка.

– Вот-те нате, да он ещё и разговаривает!

Серёгин услышал какую-то возню, а потом скрипучий старческий голос:

– Вот и славненько, разговаривает – значит, на поправку быстро пойдёт.

– Ой, бабушка, он, кажется, вставать собрался.

– Ну, нет, мил человек, этого делать не надо пока, потому как сил жизненных в тебе нет никаких.

Чуть повернув голову, Серёгин увидел старуху: маленькая, сгорбленная, сморщенная, как изюм. Цвет лица, однако, имела вполне фотогеничный, её непропорционально большой нос был украшен бородавкой и, несмотря на сверлящий взгляд её колючих, проницательных глаз, Серёга сделал вывод, что типаж весьма колоритный. «Вот бы портретиков поснимать», – подумал Серёгин. На что бабка тут же ответила:

– Не торопись, успеешь ещё.

Серёгин в удивлении вскинул брови, а бабка разулыбалась и, как бы извиняясь, добавила:

– Ну, успеешь, вскакивать не надо, потихонечку, всё успеешь.

Девка между тем молча протёрла ему лицо, плечи, откинула прикрывавшие его шкуры. Серёгин понял, что под шкурами он совершенно голый, но возразить не успел. Его обтёрли до самого пояса и снова укутали в эти шкуры, заботливо подоткнув их со всех сторон.

– Что это за тухлятина? – Наморщив нос, спросил Серёгин.

Бабка положила свои руки Серёге на лоб, повторяя:

– Ну, вот и славненько, ну, вот и славненько…, – но, услышав про тухлятину, возмутилась, – хе, тухлятина, слышь Лизавета, тухлятина!

– Да я просто хотел узнать, чем это так пахнет.

Та, которую назвали Лизаветой, попыталась ответить:

– Купальский корень папоротника и почки сосновые с…, – но договорить она не успела, бабка зыркнула так, что румяные девичьи щёчки стали мраморными, а за её спиной на тоненькой берёзке разом облетели все листья.

Девушка опустила глазки и отошла в сторону, а старуха не унималась:

– Три дня, три ночи тут хороводы вокруг него водим, он лежит ни жив ни мёртв – тухлятина, девка все пальцы стёрла, отвары тебе готовила, умник, не девчонки бы мои, сам бы уже тухлятиной был бы.

Где-то послышалось знакомое хихиканье. Руки у старухи были большие, сильные, совсем не по её фигуре и очень горячие, точнее сказать, необычно горячие. Это тепло не просто проникало через лоб в его голову, оно окружало всё Серёгино тело, заполняло от затылка до пальцев на ногах. Он вдыхал это тепло, а выдыхал холод болотной лихорадки. «Экстрасенс, – подумал Серёгин, – или, если я действительно в прошлом, её тут ведьмой должны называть».

То ли после обтирания, то ли от бабкиного сеанса, Серёгин погрузился в сладкую дремоту, и уже сквозь сон доносились обрывки фраз:

– Запомни… не торопись… с девчонками не ссорься…

***

Маленькая холодная капля – нет, не капля, капля была секундой раньше и по лбу – от неё Серёгин и проснулся, а сейчас сразу несколько капелек, почти целый ручеёк, ударившись в его щёку, устремились по шее, даря Серёге пробуждение. Серёгин открыл глаза: сквозь навес из пихтовых и еловых веток, причудливо набухая, мультяшно трансформируясь, летели к нему крупные капли. Девушка, стоя возле него на коленках, не замечая его пробуждения, пыталась поймать их ладошками, но её попытки спасти Серёгу от этой бомбардировки были безуспешны. Чуть изогнувшись, Серёгин открыл рот и, клацнув зубами, поймал несколько капель воды, девушка испуганно отпрянула и скромно опустила глаза.

– Привет, – сказал Серёгин, прокашлявшись.

– Доброе утро, – тихонько проговорила она, как бы собираясь с мыслями, – это не дождь, – сказала, глянув в лицо Сергею. И, видимо, убедившись, что он ничуть не сердится, добавила: – Это роса такая обильная, дождь вчера был, дак ни одной капельки не капнуло, а сейчас вот, – и она глянула на формировавшуюся прямо над Серёгиным лицом каплю.

Он покосился в сторону: косые солнечные лучи, проходя сквозь редкий ельник, расправлялись с последними клочками тумана, прокалывая и разрывая его, а на небе действительно не было ни облачка. Он снова взглянул девушке в глаза, глаза у неё были большие, уставшие, грустные и какие-то виноватые.

– А что, если его встряхнуть?

– Встряхнуть? – глаза у неё стали ещё больше.

Серёгин уже высвободил руку из-под укрывавших его шкур и дотянулся до тоненькой берёзки сантиметров семь в диаметре, на высоте полутора метров к ней была подвязана перекладина, на которой и держалась часть крыши – Серёгин сначала потихоньку, глядя девушке в глаза, а потом и несколько раз со всей силы ударил по этой опоре. Накопленная из ночного воздуха влага рухнула вниз. Тысячи капель, объединяясь, иль, наоборот, разбиваясь на ещё большие тысячи, устремились навстречу земле и к Серёгиному лицу. Да и та, которую вчера называли Лизаветой, тоже подняла удивлённые глаза навстречу спровоцированному Серёгой дождю.