Наталья Игнатова - Ничего неизменного. Тарвуд-2

Этих, молодых, которые менялись чуть ли не каждые несколько месяцев, он уже не учил останавливаться во время «поцелуя». Он, вообще, не говорил им, что убивать нельзя. Наоборот, твердил, что убивать – это правильно. Они спасали людей. От старости и болезней, от одиночества, от войн, от страшных смертей, которые в те времена подстерегали на каждом шагу. Дарили блаженство, отпускали душу в рай, открывали райские врата прямо в тварном мире.

Пристрастие к молодежи Хольгер питал всегда. Его Слуги приводили в дом, в жертву господину, только молодых людей, а когда он или его най охотились, они тоже выбирали самых юных. Тридцатилетняя война – безумное и страшное время. В потерянной молодежи не было недостатка, и никто не считал, сколько же их, потерялось в буквальном смысле.

Безумное и страшное время…

Для мисс дю Порслейн оно было родным. И воспоминания окрашивались ностальгической грустью. Но удивляло не это. Удивляло то, что она грустила не по вседозволенности. В этом смысле, в понимании того, что можно делать, а что нельзя, для нее ничего не изменилось. Семнадцатый век или двадцать первый – нет никакой разницы, пока улицы полны красивых парней и девушек, которых можно «целовать», и самой решать, станет ли «поцелуй» смертельным. Ни тогда, ни сейчас мисс дю Порслейн не заботилась о том, как заметать следы и прятать трупы.

Ни тогда, ни сейчас не думала о том, что убивать нельзя.

Можно. Ведь это во благо. И смерти, куда более страшные, по-прежнему подстерегают на каждом шагу.

Ну, трупами-то, положим, занимались Слуги Хольгера. А вот воспитанием мисс дю Порслейн заняться было некому.

– Я понять не могу, – шепнула Берана, – мне ее жалко, или мне от нее жутко.

Лучше не скажешь.

Заноза смотрел, как блестит нож в руках мисс дю Порслейн, как лезвие режет ягоды, превращая их в цветы с кровавыми, сочными лепестками. Он тоже не знал, жалеет он вампиршу или злится на нее.

Даже не мог толком понять, если злится, то за что. Над этим еще предстояло подумать.

А дочка у мисс дю Порслейн появилась уже после войны. В шестьсот пятидесятом. Кто-то из най по глупости или из интереса притащил с охоты девочку лет восьми. Живую девочку.

– Я знала, что ее убьют, – последняя ягода раскрылась в пальцах кровавым цветком, – я хотела спасти ее.

Заноза в красках представил себе историю побега неприспособленной к самостоятельному существованию вампирши с украденным, перепуганным ребенком. Послевоенные Нидерланды, озверевшие люди, из ценностей – только украшения и пара нарядных платьев. И девочка, живая, о которой нужно как-то заботиться, а как это делается, мисс дю Порслейн забыла лет сорок назад. Эта история не могла закончиться хорошо. Не важно, кто поймал беглянок, Хольгер, семья девочки или просто лихие люди.

Важна была попытка сбежать. Единственное, что имело значение. Зато огромное.

– Я попросила ее себе, – сказала мисс дю Порслейн, – и сделала вампиром.

Берана издала звук. Что-то вроде вопросительного: «ых?»

Заноза поперхнулся дымом.

Мартин вытаращился на вампиршу изумленными, круглыми глазами, и сейчас зрачки в них были абсолютно нормальными.

– Вы убили ребенка?

– Я спасла ее, – мисс дю Порслейн покачала головой. – Спасла мою Лидию, мою девочку. Неужели вы думаете, что ей лучше было умереть?

Они сказали «да», все втроем. Хором. Мартин на итальянском, Берана – на испанском, и Заноза – на немецком. Когда он злился, английский часто вышибало из головы.

– Как вы неправы! Вы так ужасно неправы… если б вы только знали, – мисс дю Порслейн протянула к Занозе перепачканные алым, пахнущие клубникой пальцы. – Можно мне сигарету, герр Сплиттер? Август убил ее. Все равно. Дал нам всего десять лет, а потом отправил Лидию на солнце. Но эти десять лет были счастливыми. И для Лидии, и для меня. Десять лет счастья. У нее была мама, у меня – моя доченька. Вам никогда не понять, какую цену можно отдать за своего ребенка. Разве что ей, – взгляд ярких, нефритовых глаз мазнул по Беране, – но я молю Господа, чтобы и она не поняла.

* * *

Мартин чувствовал, как его изумление сменяется апатией. Странно. Он ожидал, что разозлится на Виолет. Она – детоубийца. С такими тварями разговаривать не о чем, их самих убивать надо. Но злости не было. И интереса не было. Виолет больше не хотелось видеть. Опасность разозлиться все же оставалась, а прикончить упырицу – значит, подвести Занозу. Так что лучше бы ей уйти сейчас, пока драматизм истории кажется настоящим, и мешает верно оценить убийство девочки.

Только как ее спровадить?

Заноза – знаток всяких таких штук, знает кучу способов вежливо кого-нибудь послать. Куда-нибудь. Как бы он поступил?

Мартин сообразил, как. И отправил Берану за сводом законов Тарвуда. Мигель держал у себя несколько экземпляров, специально для посетителей. Отнюдь не только для новичков. На разбуянившихся старожилов, равно как и коренных обитателей острова, вид Мигеля, призывающего их к порядку с увесистым томиком в руках, производил волшебное действие.

Лэа утверждала, что Мигель и без книжки такое действие производит. И была права. Два метра роста, да такой же размах плеч, да мачете на стене – зачем тут еще какая-то магия? Но сам Мигель верил в силу печатного слова, чтил оба кодекса, и Уголовный, и Административный, и полагал, что лишь такое же уважение к законам усмиряет буянов в зале.

Берана вернулась, обошла Виолет по дуге, хлопнула толстую книжку на стол перед Мартином. И отошла к Занозе.

Там она себя безопасней чувствовала?

Заноза слишком задумчив сейчас для того, чтоб считать его безопасным. Мартин за месяц знакомства уже понял, что когда упырь задумывается, хорошего не жди. Берана этой закономерности еще не заметила?

– Это свод законов Тарвуда, – Мартин подвинул книгу к Виолет. – Про детоубийство здесь тоже есть. Про вампиров пока нет, но мы с княгиней работаем над соответствующими дополнениями. Я советую вам приступить к изучению свода, не откладывая. До рассвета не так много времени.

– Такая толстая книга, – Виолет погасила сигарету. Белая рука – пальцы испачканы алым – легла на обложку. – Я не успею прочесть все.

– Прочитайте, сколько успеете.

– А завтра ночью вы меня проэкзаменуете?

Она считала себя красивой. Она, наверное, и была красивой, если б была картиной или статуей, или искусно сделанным манекеном для одежды. Но Мартин не мог воспринимать ее как статую или картину. В этом прекрасном теле жила душа, и душа все портила! Извлечь бы ее, оставить только оболочку, и какая же прекрасная получится вещь!

– Пойдемте, мисс дю Порслейн, – Заноза встал, – я вас провожу. Чем больше вы прочтете до рассвета, тем лучше. Мартин прав, лучше начать прямо сейчас.