Кирим Баянов - Часы из ореха

Покопавшись хорошенько в ДжиПС картах, вы можете отыскать кучу городков, которое пропускает масштабность. Данвилл, Мотроз, Ренц, Аламо, Хейзл Херст, – ей нравилось отдыхать в этом тихом городке, как и мне. Она не любила большие, шумные города с копошащейся в них кучей народа и переполненные хайвэи. Но в них имеется своя красота. Кажется, я повторяюсь. Паттерсон, Хобокен, Хомленд, Хилллиард, Каллахан, Линколльн, Виллас, – все они пролетели так же, как и Мейкон, оставив в памяти лишь нагар флуоресцентных лампочек и жирный пряный запах еды при желто-коричневом свете. Я не обедаю. Встаю поздно. А потому мне запоминались мотели в основном ночью. Когда спадала жара и воцарялась черно-желтая полоса заходящего солнца. Бьющиеся мотыльки о неоновые огни косо-криво поставленных вывесок, подмигивающих черно-синим небом в лужах со звездами.

Иногда тут идет дождь. Я попал один раз под него, – глотал чай и кофе и все время думал об Эни.

Я много курю. Так нельзя, – сказал я себе и продолжал тыкать окурками в пепельницу, пригубливая несладкий чай. Потом вышел на автостоянку и зашел внутрь круглосуточной Мэри-Кей. Мне нужен был чай с лимоном.

Сладкий и кислый запах освежал мою память и не давал впасть в фрустрации, когда моим излюбленным коньком вдруг оказывались воспоминания.

Я ехал уже по Нью-Кингс Роудс, когда понял, что у меня нет цели.

Но я отчего-то твердо знал, что моим конечным пунктом будет не что иное как Джэксонвилль. А сейчас я все еще в Джоржии, – чешу висок и снова курю. Идет дождь. Он напоминает мне детскую коробку с игрушками, – разрисованную и цветную. А когда открываешь, оттуда ползет чернота, пугающая и завораживающая тебя словно глаза питона. Хейзл Херст полон душистых трав и напоен ароматами июльских Фраклиний. Они еще известны как Гордонии. Иногда их путают с Схимой.

Здесь они распускаются почти одновременно, в середине лета.

Ладно, это напоминает введение в ботанический словарь эндемиков. Я же не собираюсь вас утомлять своей новой книгой. Да я пишу. Но немного. Не так как Маранга.

Эни Маранга. Ее карьера началась с какого-то телевизионного шоу. И что вы можете себе подумать, она также была удивлена и опешена, говоря себе, что я делаю здесь со всеми этими звездами. А кто бы из вас так не подумал. Мне лицно плевать. Потому что я не пою и петь вряд ли буду. Только, если с моего уха снимет свою большую лапу русский медведь.

Но все по порядку. Сейчас я снимаю футболку милитари и надеваю яркий красного цвета словно перец в чили свитер на голое тело. Мне нисколько не жарко, и я иду в ванну, снимая его, и одеваю снова потом, когда побреюсь и приму душ.

Зубы я не чищу принципиально. Шучу. Любовь может научить вас делать с собой все что угодно, даже если вы этого предпочитали не делать никогда.

Там, в комнате меня уже ждет две чашки кофе из четырех порций и сладкий чай. Иногда я пью его, когда нужно думать. А когда я думаю, то работаю. Мне не утомлять вас подробностями своего творчества. Тем более, что оно скудное и до зуболомление нудное.

И мне сегодня плевать какое придет вдохновение. Пусть оно будет смутным. Четыре стакана бурбона сделают его вполне похожим.

И что я собирался написать? О фраклиниях и гордониях? Ерунда. Сегодня вполне погожая ночька, чтобы порассматривать автостоянку. Я забываюсь, ведь дождь по-прежнему барабанит по крыше и стеклам. А я не выпил ни одного стакана с бурбоном.

Я вскрюкиваю на веранде, потому что кусаю губу и мне от этого совсем невесело. Только подумаю, как на это могут отреагировать люди. Не люблю, когда надо мной смеются.

Впрочем, этому тоже положила конец Эни. Объясняя, что по большому счету, кто, где и как улыбается всегда прерогатива хорошего настроения. А это одно из важнейших основ нашей жизни. Но я наблюдаю, как ползет капля, отражая подмигивающую неоновую вывеску зеленого цвета с красными буквами названия этой придорожной гостиницы в Хэйзл Херст и мне вспоминаются строки из бессмертных диплодоков Scoroins. И не помню, как она называется, даже не спрашивайте. Это мотель или отель, что-то среднее. В большом городе. Такая там композиция. Теплый душ это все, что мне было нужно.

И снова вареная картошка и курица, которую для меня тушит по моей просьбе неведомый повар. Но я ему доверяю.

Икаю и мне это на руку. С утра я выпил залпом четыре стакана бурбона по пятьдесят грамм и у меня развязался язык.

Я тихо ем и наблюдаю за шефом гостиницы, потому что кроме него в закусочной нет никого.

Единственное, чего мне не хватает, так это сало. Если вы когда-нибудь пробовали тушеную картошку на мясе курицы с салом, вы никогда от этого не откажетесь. Да это наркотик, – белое, просоленное свежее сало. Для худышек, что так разрекламированы были в прошлом веке даже уже, не знаю кем, это самый настоящий наркотик. Впрочем, о чем это я? Мне всегда нравились худышки. Женщины с излишним весом должны сказать мне спасибо, как и Луи Бертран.

Кто-то жжет сандал. Я принюхиваюсь к запаху, – приторному и одуряющему.

Выбиваю азбуку Морзе на приподнятом центре пепельницы и вдыхаю свежий воздух Хиллиарда.

В самом деле, Алекс, теперь этот запах успокаивает таких людей с расшатанными нервами как мы.

Я поднимаю ногу и забрасываю ее на седло Кларка, – какая ему к черту разница как к нему обращаются; сегодня Кларк, вчера Карл, послезавтра Рорч. Мне это нравится.

Наверное, в моем прошлом у меня в роду были техасские рейнджеры или кочевое племя.

Если бы у меня был дневник, наверное, я бы сошел с ума. Представляете, каждый раз записывать то, что ты делал в течении дня, выкладывать в сеть. И готов новый сайт. Любите меня и show me you luv. Я самая интересная ваша книга, словно надкусанное яблоко, выставленное как морковка на удочке перед носом осла.

На все про все у вас две минуты. Успели? Нет. Я тоже, отвечает пациентке врач-гинеколог.

– Интернет, это зло. Телевидение, зло. Враги повсюду, малышка. Враги! Читай газеты. В них пишут статьи злые журналюги…

Она внимательно слушает и кивает, и я даю ей понять, что говорю не серьезно.

О чем это я? Ах, да. Мне нужно остановиться и поесть. Снова.

Я соплю, наклоняя вниз голову, и достаю из кармана штанов карточку Visa. Иду к банкомату и снимаю, – двести пятьдесят тысяч помножить на десять и разделить на сто, двенадцать… два… двадцать четыре… десять… ноль… сто поделить на двенадцать… восемь. Итого две тысячи восемьдесят. Плюс проценты за перевод и с банковской операции, – грубо говоря восемьдесят. Всего две тысячи.

Я много не трачу. За день около пятидесяти баксов. Пятьсот остается на старость. Это как будто недоедать пиццу или класть в шкаф эклеры с картошкой. К тому же я не всегда останавливаюсь в придорожных мотелях. Сплю за рулем. Как? Останавливаясь на обочине, съезжаю с нее, кладу руки на руль, опускаю голову и сплю. Иногда, когда очень жарко расстилаю куртку и ложусь на землю.