Юлия Прилипко - Сказка о якудзе для простушки

«Я всегда был сам по себе, всегда был одним. Я никогда никому не подчинялся, и не собираюсь. Живу, как живу. Жизнь без цели, просто путь, по которому я иду. Мне не надо ничего большего. Я ничего не жду от этой жизни. Я живу лишь мгновением, что есть сейчас. Я живу лишь для себя и ради себя, дерусь, защищая себя, свои амбиции, свою свободу. Я свободен от любых оков. Живу в своё удовольствие…»

Что есть человеческое имя? Просто название, способ обозначить? Если так, то почему в нашей голове некоторые имена бывают связаны только с определёнными людьми? Почему мы их даже с другой интонацией произносим у себя же в голове, имея в виду именно этого человека, а не соседа снизу, который по счастливой случайности оказался тезкой того, первого?

И да, психологами обозначено, что звук собственного имени для человека является самым приятным. Карнеги поэтому и советует называть людей только по имени, и это один из путей, как завоевать их расположение.

Если же напротив, ты не хочешь этого, или хочешь скрыть себя за завесой дистанции по каким-либо причинам, то можно заменять имена, использовать глупые клички, фамилию, или даже отчество. И вроде бы и человек обрастает личностью, а вроде бы на дистанции, не так близко.

Он ненавидел своё имя.

Захар.

Каждый раз оно вызывало в нём приступ фантомной тошноты, что раздражением пробегала по позвоночнику. Его так назвала его мать, которая никогда его не любила. В честь деда, которого он никогда не знал.

Он протёр рукой запотевшее зеркало ванной и невидящим взглядом уставился на своё отражение.

«Этому меня научила ты, мама, научила ненавидеть себя.

Ещё в тот момент, когда осознала, что сделать аборт уже поздно. Ты научила меня жить по нынешнему подобию, когда, каждый раз кормя меня подзатыльниками, посылала порошайничать, когда я часто ложился спать голодным. Я научился выживать в этом жестоком мире. Научился нападать, чтобы не напали на меня, научился кусать, чтобы не укусили меня. На улице я познал всю правду жизни. Познал саму жизнь…»

Он пытался прятаться за какими-то нелепыми кличками, которые ему давали.

Заха. Бэха. БЗГ.

В каждом обществе, в которое он попадал, его называли по-разному. Видимо, с ним всегда хотели иметь какую-то дистанцию, что-то, что убережёт от его тяжёлого взгляда или кулака. Но он не поэтому ненавидел эти клички, нет. Просто они все походили от его имени, фамилии, или инициалов. А он больше всего на свете жаждал просто содрать с себя эти проклятые сочетания слов, которые хранились в его паспорте, но отчего-то за них сильнее всего и держался.

«Я был готов к жизни, когда меня забрал к себе отец, когда тебя, мама, было уже не спасти из плена наркоты. Я был готов теперь познать и все радости столь громкого имени моего отца. Внебрачный сын самого крупного акционера, а по-совместительству, и председателя одной из самых известных компаний страны – шутка ли?»

И всё же он ненавидел свою фамилию больше всего.

Бэх.

Три буквы. Могущество и власть. Презрение и обида.

«Я был готов к тому, что хотя человек, приходящийся мне кровным отцом, и пытался всячески меня поддерживать, что хотя меня вроде бы и приняла его жена, я, как и прежде, останусь одним. Я был готов к тому, что сводные братья и сёстры меня будут презирать. Я был готов прочесть в их глазах, как и в глазах многих других, столь обидные слова. Я был готов…».

Внебрачный вылупок. Бастард. Отребье.

Сильный и агрессивный. Его не задеть таким.

«Ты научила меня быть готовым к любой подлости судьбы. Ты научила меня жить и быть готовым умереть без тоски, без любви, без жалости.

Тоска… О чём тосковать? Да и зачем, когда ты почти властелин этого мира?

Любовь? Что это? Я не познал её. Пустое слово, которым прикрываются слабаки, пытаясь не выдать свою слабость. Привязанности делают нас слабее.

Жалость… Самое жалкое из чувств. Люди недостойны жалости. Они сами виноваты зачастую в своих бедах. Сами пускай и выкручиваются. Жалость к себе? Ещё более жалкое зрелище!»

Кайзер. Бессердечный Император.

Ему нравились эти имена. Хотя нет, даже не так, он попросту мог их терпеть, считал их сносными.

«Я умею жить. Жить моментом. Жить мгновением. Делать то, что я хочу…»

Намахагэ.

Вот имя, которое он действительно любил.

Ему дал его ещё старик Саотоме – мудрый японец, который в раннем возрасте мигрировал из Японии, избегая суда там. Здесь он успешно ассимилировался с уголовным кругом, который возглавляли «братки», а вскоре создал собственную преступную группировку. В эту банду часто вербовали молодых людей с улицы. Попал под влияние преступников и тринадцатилетний Захар, который благодаря бесстрашию, граничащему с безумием, быстро завоевал расположение и этого своеобразного Оябуна – главаря этой недо- или полу- якудза-организации. Именно там он научился драться, не хаотично, как было ранее в попытке защитить себя, но уверенно, применяя тактические уловки. И именно Саотоме, который видел в молодом человеке достойного приемника, успел вложить некоторые правила в голову парню, которые позже стали его Кодексом чести.

– Смотри на это по-другому, – говорил главарь молодому парню, который, наплевав на школу, всё больше времени проводил за выбиванием долгов для банды, – ты не чинишь зла, по сути. Ты наказываешь лентяев и тех, кто решил нас кинуть. Некий аналог плохого Санты. Демон Намахагэ.

Пока его мысли скакали от одной к другой, плетя свою мрачную вязь в его голове, он отметил, что зеркало снова запотело. Протерев его рукой снова, он теперь осмысленно взглянул на себя и криво улыбнулся.

«Ибо имя мне Захар Бэх! И не мир нагнёт меня, а я его!»

После, он в голос расхохотался, не беспокоясь о том, что может разбудить спящую в соседней комнате девушку.

Из зеркала на него смотрел молодой парень лет девятнадцати с короткими белыми волосами. Из коротких прядей его капала вода, которая стекала на слегка загорелое подтянутое тело, что ему наверняка бы позавидовал и сам Адонис, если бы не несколько изъянов – шрамов, которые залегли вечным напоминанием о физических муках, что доводилось переживать парню. На лице его блуждала самодовольная ухмылка, а светло-зелёные глаза были немножко безумными. Хотя, отдавая дань правде, стоит сказать, что они были такими почти всегда. Наверное, такое впечатление создавалось от того, что они были глубоко посажены и прятались под неровными бровями, которые в таком сочетании давали нотку какой-то притягательной агрессии и ехидства. А может, виной был их почти бесцветный вид, что создавал печать какой-то пелены в его взоре.