Рияд Рязанов - Дурак на красивом холме

Деревня на противоположном берегу спала, погруженная во тьму. Только на центральной площади горел одинокий фонарь. Мне такое тихое умиротворение было по душе – здесь всегда в ясную ночь были видны звезды и чувствовалось присутствие бога. Я постоял минут пять, думая о вечном.

Дома уже ожидал уютно и трогательно сервированный стол из немудреных продуктов, имевшихся в моих закромах. Я достал из ружейного сейфа походную фляжку с коньячным спиртом, но Вероника категорически отказалась. Впрочем, по мужским понятиям там было его совсем немного, и я не раздумывая вылил все остатки в себя, уверенный что после пережитых передряг вполне заслуживаю такое скромное вознаграждение.

Однако содержимого во фляжке оказалось достаточно, чтобы меня повело. Сразу потянуло поговорить, вернее допросить, потому что сама Вероника не выказывала внешнего движения к диалогу.

– Береника! – то ли под влиянием крепкого вина, то ли от того, что рот мой был набит едой, я обратился к ней в древнегреческом исходном формате ее имени. – Ты согласна быть моей Пятницей? Как видишь, я живу совсем один – как натуральный Робинзон Крузо. – Она не выразила протеста после моего лихого предложения и я продолжил:

– Я человек конструктивный и уважаю личную свободу другого человека. Давай, ввиду сложившихся непростых жизненных обстоятельств будем вместе вести борьбу за существование, а любить можешь хоть чёрта, только сюда его не приводи! Согласна?

У Вероники в синих глазах заиграли искры. Ей явно понравилась моя краткая, но содержательная речь.

– Я согласна. Только много не пей! Я не люблю этого.

– Yes, certanly. You are quite right, – когда мне задавали неприятные вопросы или в чём-то обоснованно изобличали, я предпочитал отбрехиваться «по-мерикански».

– Теперь следующее: из доярок тебе придется уволиться…

– Я телятница, а не доярка, – улыбаясь от непонятного мне удовольствия, возразила Вероника.

– Pardon me. Но это всё равно. Мы здесь свою собственную ферму организуем… Завтра Андрей приедет на тракторе, выгрузимся и поедем с ним в поселок увольняться. Пока нет своих средств передвижения, надо пользоваться любой оказией. Можешь не бояться – поутру с похмелья все наши ночные разбойники будут ниже травы, тише воды.

– Я не боюсь… А как обратно?

– Здесь автобус ходит из районного центра – его придется на тракте перехватывать. Только я график движения никак не могу запомнить. Хорошо, если ты возьмешь это дело под свой контроль… И еще: как быть с Ральфом? Ведь это собственность, как я понял, семьи твоего жениха?

– Ральфа я им не отдам!

– That’s right. Если что, я им заплачу. Хотя, по справедливости, они должны нам заплатить за моральный ущерб.

Вероника зевнула, прикрывая рот. Наверное, специально, чтобы продемонстрировать пренебрежение к интересам семьи бывшего жениха.

– Да. Пора спать. Нам осталось всего ничего для сна!

Я встал и подбросил в камин дров.

– Иди в спальню и разбирайся там сама как можешь.

Я подал ей найденный фонарик.

– Свежее белье найдешь в сваленной в углу куче – я не успел еще всё разложить по шкафам.

Отправив Веронику, я собрал грязную посуду и хотел было ее мыть – вода в вёдрах согрелась.

– Вероника! Я совсем забыл – тут два ведра горячей воды! Можешь сполоснуться в ванной…

Но Вероника уже не отзывалась. Не переменив белья, она нырнула в мою постель, в которой я и сам по забывчивости ни разу не спал, предпочитая спальный мешок, раскинутый у камина. Так было душевнее и теплее, как в лесу у костра.

Я задумался, стоя у порога спальни – мыть ли посуду или тоже отправиться спать?

А если спать, то где? Растягиваться как собаке у камина или идти в холодный сырой кабинет на диван?

А может попробовать сунуться к теплой Веронике? Она явно показала свою симпатию ко мне во время застольного диалога! Но это противоречило моей недавно произнесенной речи о свободе и неприкосновенности личности и моей декларации о собственном нейтралитете и непосягательстве на ее тело! Вот дурак – сам себя загнал в угол пьяным словоблудием!

Рядом со мной нарисовался Ральф, вдумчиво вглядываясь в меня и как бы соображая, не задумываю ли я что худое против его хозяйки?

Такое бдение-наблюдение сбило с меня и без того робкое желание совершить подвиг и я решил ретироваться. Но тут раздался голос Вероники:

– Иди сюда! Я не люблю, когда стоят в дверях.

– Ты мне или Ральфу?

– Тебе! А Ральфа уложи около камина. Завтра сделаешь ему конуру.

Я хотел было сказать, что завтра и без того будет много дел, но передумал. Не время было дискутировать на эту тему – всему своё время!..

Поутру мы проснулись от лая собаки внутри дома и тарахтенья трактора за окном. Прежде чем вставать и надевать портки, я прильнул было в приливе сокровенной благодарности к Вероникиной шее, но она уперлась руками в мою грудь, не грубо, но решительно отстранив от себя и давая понять, что нежности ей не нужны.

Обиженный и сердитый, я вышел на крыльцо, придерживая застрожившегося Ральфа за ошейник. Обычно веселый и жизнерадостный Мордвин на этот раз тоже выглядел хмурым и озабоченным.

– Что случилось?! С чего это ты так закручинился?

– Пафнутия сильно избили. Алевтина скорую вызвала и милицию. А в твоей комнате окно разбили.

– Это я слышал.

– Тебя допрашивать будут. И Веронику тоже. Ребята просили, чтобы вы не говорили, что они вас преследовали.

– Да? И что взамен?

– Стекло они вставят. Дверь починят. А самое главное – трогать вас больше не будут! Живите себе спокойно и не бойтесь!

– Большое человеческое спасибо! Только мы и так не боимся – отбоялись уже.

– Осторожность всё таки нужна. Пацаны в это дело уже точно впрягиваться не будут, но Гриня с Кексом притихнут только на время. Так что шибко не расслабляйтесь.

– Постараемся… А как там Пафнутий?

– Пафнутий как всегда будет молчать.

– Я не про это! Что с ним в смысле физического состояния?

– Живой… Что с ним сделается? Дело привычное – заживет как на собаке! Его часто поколачивают.

– Потому и поколачивают, что не боятся наказания.

Мне стало тоскливо.

– Ладно… Сваливай доски и поедем отмазывать юных ублюдков!

– Ты же хотел вручную разгружать?!

– Перехотел! Жизнь привнесла свои коррективы в моё домохозяйственное настроение.

Ральфа мы оставили дома. Взяли с собой только документы.

Милицейский допрос был чистой формальностью. По всему было понятно, что до нас был серьёзный разговор с более солидными людьми, которые всё уже определили. Я в свою очередь не порывался открывать душу и загружать ответственных людей ненужной информацией из опасения нечаянно угодить самому ногой в жир. Про Пафнутия вообще не спрашивали, будто его и не существовало. Видимо, одинокий инвалид был совершенно неинтересен как бесперспективный в смысле возможных гонораров. Разошлись мы учтиво – с чувством исполненного долга.