Галина Яцковская - Последняя ведьма Гарца

В этот момент Гризельда резко затормозила и я очнулась от сладких грез. Дорогу перед нами пересекало стадо коров. Это были какие-то странные, не европейского вида коровы, истощенные одры с выпирающими ребрами, обвисшей кожей и глазами, в которых была вся скорбь крупного рогатого скота. Стадо все не кончалось, все тянулось перед нами из улицы слева в улицу справа, издавая время от времени томительное мычание.

«Шайсе! Священные коровы!» – с досадой сказала Гризельда. – «Придется ждать!»

Тут на обочинах образовались пыльные пальмы, по ним, зубоскаля и цепляясь хвостами, поскакали обезьяны, а наш чудесный кабриолет накренился в сторону, потому что вместо асфальта под колесами была теперь разъезженная кривая колея.

«Гризельда, что это??»

«Индия, милая Лиза. Я немного задумалась и повернула не туда.»

Она ловко поймала летевший в мою голову кокос, брошенный волосатой ручонкой с пальмы, нажала на кнопку, и у нашего красавца бесшумно и быстро выросла крыша, в которую тут же застучал град орехов.

«Покорежат всю обшивку, твари!» – возмутилась я.

«Мы здесь чужие, а чужих нигде не любят. Вот ты, любишь чужих?»

Нет, я не любила чужих. То есть я, конечно, понимала, что таджикские дворники лучше русских, но слышать с самого утра их салямалейкумы во дворе мне было противно.

«К тому же у тебя нет индийской визы.»

«Ты хочешь сказать, что обезьяны это знают?»

«Догадываются. Чужих все чувствуют нутром. Нам надо, пожалуй, ассимилироваться на всякий случай.»

«Что? Стать обезьяной? Коровой? Это без меня!»

Даже меня с моими железными, закаленными Москвой нервами перспектива превратиться в этих воняющих дерьмом животных выводила на грань истерики. Гризельда повернулась ко мне и улыбнулась улыбкой Будды. Поняв, что она опять что-то замышляет, я закрыла глаза на случай если полыхнет, и сразу почувствовала запах какого-то благовония, возможно корицы или сандала, и прохладу легкого шелка на теле.

«Погоди, это не все», – сказала Гризельда и нарисовала мне что-то на лбу. Я открыла глаза. Гризельда была смуглой индианкой в сари цвета пьяных вишен, ее смоляные волосы собрались в узел на затылке, а на руках и ногах при каждом движении позвякивали связки браслетов. Я быстро взглянула в зеркало заднего вида. Да, то же самое случилось и со мной, только мое сари было светло-зеленым. Вообще-то я бы поменялась с Гризельдой, мне вишневый цвет нравится больше, но, когда ассимилируешься, тут уж не до капризов, бери что дают, и потом, количество навешанных на меня украшений определенно радовало, и хотелось верить, что все камни в браслетах, бусах и серьгах настоящие драгоценности, а не дешевка. В конце концов, тратить силы на создание подделок просто недостойно настоящей волшебницы, каковой я начинала признавать Гризельду. Я покачала головой, взвешивая ушами массивные серьги с прозрачными камнями: золото не золото? Бриллианты не бриллианты?

«Намасте!» – сказала Гризельда, сомкнув ладони на груди. – «Сат нам!»

«Намасте!» – ответила я со вздохом.

Так мы сидели, немка и русская, две дуры в индийских прикидах из тончайшего шелка, посреди потока голодных священных коров, голодных, потому что священных, или священных, потому что голодных, один Шива их разберет, об крышу нашего хрупкого европейского убежища колотились кокосы, невозмутимая Гризельда закрыла глаза и погрузилась в медитацию, а во мне под стать орехам колотились злобные мысли. Невозможно вести дела с человеком, который в любой момент может задуматься и повернуть не туда. Гризельду заносит, она нуждается в постоянном контроле. Что если вместо автомобилей класса люкс она по рассеянности засобачит танки или тачанки с пулеметами. Меня посадят за торговлю оружием, а она вернется к своему буфету и, как ни в чем не бывало, займется воспитанием шиповника. Сибирской язвы на вас нет, ящура и спида, ходули вы рогатые с пустым выменем, взялась я за коров, чтобы затем приступить к обезьянам.

«Ты зря так о коровах, милая Лиза», – вторглась Гризельда в мое отчаяние. – «Вот я знала одну корову, она самого черта не испугалась. Сейчас расскажу.»

О боги, взмолилась я про себя, о всемогущие Брахма, Вишну, Шива, Деви и все триста тридцать миллионов божеств индуистского пантеона, включая бога обезьян, избавьте меня от еще одной коровы! Они и так обступили нас, как вечность. С меня уже достаточно белки с изумрудами, осла со стихами и змеи с чашкой кофе! Но боги, как обычно, были заняты чем-то другим, и никто не помешал Гризельде начать рассказ.

«Жил когда-то в Целлерфельде один плотник. Он видел то, что другие люди не видели. Вот гном пробежал, золотую крошку тащит, или ведьма над деревней летит, метелкой пыль со звезд смахивает, никому до этого дела нет, а плотник видит, улыбается. Человек он был набожный, в церковь исправно ходил, так что никому его видения не мешали. Видит он ангелочков на березе, ножки свесили, хохочут, или чертиков на кружке после пятого пива, и ладно, пусть себе. Пришел он однажды на службу в церковь Святого Сальватора. Сел, проповедь слушает. Но что-то отвлекает его. Присмотрелся и видит своим даром особым, что за оградой церковной два рудокопа стоят и байки травят. Мало того, богохульничают. А за ними сидит черт и грехи их на корове записывает. Корова же спокойно пасется, травку жует. Грехов много, черт уже всю корову исписал, на рогах мелким почерком накарябал, куда дружки в городе тайно от женок наведывались. До копыт добрался, и как стал строчить, что парочка в святости самой Святой Вальбурги очень даже усомнилась, тут уж у коровы терпение лопнуло. Лягнула она черта не хуже той клячи, что весной трактирщику в лоб угодила. Тот перекувырнулся через ограду и шмякнулся посередь двора. Плотник, глядя на это, не выдержал и засмеялся громко, хотя и не хорошо это в церкви да еще и на проповеди. Тут священник строго на него посмотрел, в чем дело, спрашивает. Рассказал плотник всем, что ему во дворе видно. Привели рудокопов со двора. Черт, пройдоха, за ними прошмыгнул. И ведь святого намоленного места не побоялся! Они вошли, все бледные от страха, стали каяться, прощения просить за свои богомерзкие речи. И даже про домик тот с ореховой дверью, с белыми занавесочками и лавандой в палисаднике, домик в переулочке у Заячьего Ручья, где в воскресенье-то были, не умолчали. В конце же прилюдно обещали исправиться и стать добрыми христианами. Черт же, когда понял, что проиграл и не удалось ему грешные души заполучить в свое адское хозяйство, разъярился, разогнался и со свистом вылетел из церкви прямо через крышу! От этого в крыше дыра получилась, и долго эту дыру не могли закрыть. Не давалась она. Хотя чертовы чернила и невидимые были, решили их стереть с коровы, чтобы грехи рудокопов, хотя и отпущенные уже, не могли никак на молоке отразиться. Корова бедная, конечно, намучилась. Кому это по нраву, когда с него чужие грехи отмывают? Но что делать, скотина она подневольная.