Александр Дзержинский - Валенки Путина

– Здорово у вас, просто рай на земле! – и в самом деле почувствовав какое-то необычайное умиротворение, от которого захлебнулось теплом сердце, почти прошептал Николай.

– Да, ничего, – ответил за всех Димка. – Только порядка нет. Яблони давно надо подрезать как следует, дорожки забетонировать… Да и вообще. Не сад, а джунгли.

– Порядок в жизни и в шкафу есть признак творческого идиотизма, – в упор глядя на «типа зятя» угрюмо произнес Александр Михайлович.

– Саша! – упрекнула его супруга.

А Димка молча криво усмехнулся.

Потом вдруг, непонятно с чего, заговорили о политике.

– Ужас что творится! – вздохнула, накидывая теплый платок на плечи, заохала Настина мама. – В Киеве все как с ума посходили. Никогда не думала, что такое может случиться.

– Так бандеровцы, – пожал плечами Александр Михайлович, – шо с них взять!

– Да я в армии, когда служил, – сказал Николай, – тоже чувствовал… ну… назовем это негатив со стороны западных украинцев. У нас их двое было. А вообще с украинцами нормально жили. С одним я даже очень крепко подружился. Валера Тараненко. Пробовал найти потом – не вышло. Был еще парень из Латвии. По фамилии Пушкаровас. Рассказал, что настоящая его фамилия Пушкарев, а националисты латвийские в паспорте «Пушкаровас» написали. При получении. Так что и в Союзе это дерьмо было.

– А я когда служил, с кавказцами цапался очень, – закивал Александр Михайлович. – Можно даже сказать воевал. Наш призыв хиленький был. Да и салаги все. Восемнадцать, девятнадцать. А через полгода прислали кавказцев, взрослых уже мужиков. Было два близнеца. Шкафы дубовые. Тогда закон был, не знаю как сейчас, по которому близнецы должны были служить вместе. Ну они и стали порядки наводить.

– У нас тоже одного парня прислали из Осетии. Когда было знакомство, сидел новичок перед ротой, рассказывал о себе. Говорит: «Я из Осетии». Ему: «Осетин?», он: «Осетин». Его спрашивают: «Чистокровный?» Тот замялся. «Нет», – говорит. Мы: «А кто осетин – папа?» «Нет». «Мама?» Он опять: «Нет». Ему: «Так какой же ты осетин?!» Он: «Я в душе осетин!» Потом в личном разговоре признался, что там у них просто нельзя, опасно быть русским.

– Ну да, наверное. – Настин папа закивал активнее, – вот и у нас в роте опасно стало – быть русским. И русские, и украинцы сдулись, так вышло, что кавказцы ходили сами по себе и их никто не трогал, а наши салаги должны были за двоих пахать. У вас, чай, тоже дедовщина была?

– Была, – ответил Николай. – Куда без нее?

– А потом, когда те стали черпаками и на нас, дедов, стали наезжать. Я разок захожу в роту. А там Матвиенко, из дедов, дежурный по роте стоит у стенки, а один из братьев его прессует. Я-то понял, что мне с этим бугаем не справиться. Я тогда у Матвея штык-нож вынул, этого бугая в зад пнул и приказал убираться. Ну не смог я его ножом ударить. Не захотел. Испугался. Вот он у меня нож и выбил. А потом вот так, одной левой, – Александр Михайлович уже стоял и сжимал кулак левой руки, который слегка подрагивал от напряжения, – поднял меня этот гад и улыбнулся, как параша. Мне что делать? Вишу, как куль, ноги болтаются. Ну я размахнулся правой и вкатил ему хук снизу. Нос разбил. Тот меня отпустил и тоже мне по носу. Потом пошли оба умываться. После этого лично у меня с кавказцами особых разборок не было. Но наших продолжали гнобить. Но остальные пацаны на это сквозь пальцы смотрели. А один в поле не воин.

– Да, блин, не самая хорошая штука – армия, – вздохнул я.

– Не самая веселая.

– Это точно.

Михалыч предложил выпить еще по рюмочке, и Николай не смог отказаться.

Между тем, за столом они остались вдвоем. Хозяйка и Настя убирали со стола, сын Славка дремал в раскладном кресле под яблоней, забросив руки за голову. Дима, прижав к уху сотовый, ушел, кажется, в дом. Как-то незаметно разговор сошел на нет, Чесноков к тому времени тоже перебрался в удобное пластмассовое кресло.

– Вот так и живем, – закончил какую-то свою мысль, которую Николай за своими мыслями не услышал, не разобрал, Александр Михайлович. – Лишь бы не было войны.

Подошла Настя. В руках легкая курточка. Накинула на плечи отца. Поправила, чтобы лучше сидела на плечах. Тот нежно похлопал ее по руке.

– Спасибо, дочка. – И поцеловал лежащую на его плече руку.

И Чесноков вспомнил, как однажды, вот так же, отмечали что-то, вероятно, День Победы на даче. Сидели за столом. Горел костер. Сходили с ума от наполненного ожиданием любви майского воздуха птахи. И так же было хорошо. И так же стало к вечеру холодать, и он сходил в дом и принес куртку отцу. И накинул на плечи. А брат сделал фото. Эта фотография до сих пор висит на стене в родительском доме. Хотя родителей вот уже четыре года нет. Сначала ушла мама, потом через два с половиной месяца отец.

– Коля, тебе не холодно? – это спрашивала его Настя.

«Коля!». И только тогда Чесноков заметил, что действительно стало холодать.

– Да мы, наверное, уже скоро, – сказал он и проводил Настю взглядом.

Дурак, что отказался. Пусть принесла бы и ему курточку. А он поймал бы ее руку и поцеловал. Защемило сердце. Вот как бывает. Встретишь вдруг, уже на исходе человека, который просто создан для тебя. Встретишь, и понимаешь, что у тебя просто нет шансов. Потому что ты уже не молод, не здоров, не богат в конце концов. И ты понимаешь, что этот ТВОЙ человек никогда не будет твоим. Понимаешь, но не можешь заставить себя не думать о нем.

Настя ушла. Чесноков посмотрел на бутылку, в которой осталось самогона на полторы рюмки. Кивком показал на нее хозяину.

– Допьем?

– Надо.

И они разлили остатки алкоголя и выпили за мир во всем мире.

– Лишь бы войны не было, – глядя на звезды, запутавшиеся в яблоневом цвету, произнес Александр Михайлович.

– Да уж.

Еще посидели, помолчали.

– Пойду хозяйке помогу. – Настин папа хлопнул Чеснокова по плечу и ушел. Тот оглянулся через плечо и не увидел Славку. Ушел спать? Теперь Николай сидел один за большим столом, на котором, кроме двух яблок и двух пустых рюмок, не было больше ничего. С неба падал тихий вечерний свет и белые лепестки отцветающих яблонь. Чесноков не заметил, как подошла Настя, принесла-таки куртяшку. Накинула ему на плечи и, как и своему отцу двадцать минут назад, положила на его плечо свою руку. Но Чесноков не решился ее поцеловать.

– Мы поедем, – сказала Настя. – Завтра утром заедем с Димкой, и я покажу вам Одессу. Куда пойдем?

– Там решим, – ответил Николай и накрыл все же своей рукой ее руку, которую Настя тут же убрала. Но потом, как бы извиняясь, коснулась или, скорее, даже слегка погладила руку Чеснокова.

– Знаешь, Коля (она опять назвала его Коля!), я давно хотела сказать… У нас с Димкой будет ребенок. Уже третий месяц.