Фредерик Буте - Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)

– Я ему скажу, что кадило создано не для убийства, – сказал Бержан.

– Неплохо сказано, для маленького провинциального чиновника, – заметил Вотье. – Послушайте, у нас до ухода еще есть время. Давайте поговорим о чем угодно – о погоде, о политическом положении, о последней пьесе, которую из нас никто не видел.

– В феврале будет парадный спектакль в Большой опере по случаю приезда японского императора… Вы меня будете там замещать, Бержан, – сказал Меркер.

– Я к вашим услугам… Но скажите мне, господин Меркер, вы хотите, чтобы после этого банкета я ночевал у вас и пришел сюда на другое утро, чтобы вы могли пойти в министерство?.. Хорошо!.. Но я должен буду предварительно побывать у вас на квартире.

– Конечно! Вы придете как-нибудь вечером, в ваших очках и с накрашенными усами. Вы поднимитесь, не разговаривая с привратницей; лакея не будет дома… Я рассчитаю его, чтобы заменить новым, накануне вашего дебюта, как мы с вами уже условились.

– Господин Бержан, Меркер никогда не гладит усов так, как вы это сейчас делаете, – прервал его Вотье. – Но, пожалуйста, не будем говорить больше о делах. Просто поболтаем. Послушай, Меркер, как ты думаешь, должна ли женщина – я говорю, конечно, о честной женщине – быть кокеткой и до какой степени?.. Выскажи свое мнение, а мы с господином Бержаном будем отвечать тебе.

Меркер засмеялся, и они все трое стали беседовать, сначала немного неловко, как бывает всегда при вынужденном разговоре, а затем совершенно свободно. Вотье, принимая изредка участие в разговоре, наблюдал за обоими собеседниками. Меркер, по своей привычке, был резким, порывистым не только в тоне, но и в том, что он высказывал. Бержан, у которого были другие взгляды, мало-помалу оживился, и его почтительная сдержанность, которую он выказывал вначале, совсем исчезла. Он горячо возражал Меркеру.

– На этом мы и остановимся, если хотите, – сказал Вотье. – Пора уходить, господин Бержан, я должен вам сделать серьезное замечание: наблюдайте за собой. Вы остроумны, и вы это высказываете, вы легко можете поддаться желанию блистать в обществе. Вы решительны и остроумны, у вас встречаются забавные остроты. Тщательно избегайте этого.

Наступило короткое молчание. Бержан слегка улыбался и казался смущенным. Меркер изумился и недоброжелательно посмотрел на Вотье.

– Дорогой мой, – сказал он наконец, стараясь говорить равнодушным тоном, – неужели у меня так мало остроумия?

Вотье посмотрел ему прямо в лицо:

– Я не говорю, что у тебя нет остроумия, но у тебя нет такого рода остроумия, или же ты не показываешь его. Нет, старик, напрасно ты принимаешь оскорбленный вид, я все равно не доставлю тебе удовольствия тем, чтобы по-идиотски льстить тебе. Ты говоришь то, что хочешь сказать, всегда ясно, а когда нужно, то и красноречиво; у тебя есть сила, горечь, ирония, но ты совсем не то, что называется блестящий собеседник. Ты это так же хорошо знаешь, как и я, и ты сам тысячу раз говорил, что, по-твоему, блестящий собеседник – худший из болтунов. Это мнение очень неприятно для господина Бержана, у которого есть все свойства блестящего собеседника, и если бы он дал себе волю, то создал бы тебе репутацию остроумного человека, совсем не совпадающую с общим мнением о тебе. Вот и все! Пожалуйста, вы оба не обижайтесь на меня. Господин Бержан должен смягчить свои неровности и свою внешность, а сейчас отправимся домой, потому что уже поздно… Экипаж ждет меня, я завезу тебя, Меркер.

Они простились с Бержаном, надели пальто и вышли. Падал легкий снег. Они задрожали от резкого холода, быстро сели в ожидавший их экипаж и поехали вдоль темной набережной.

– Ну что? – спросил Меркер.

– Будь спокоен, дело пойдет!

– И ты не веришь больше в возможность какой-нибудь оплошности, которая все выдаст; не веришь в предательство?

– Оплошность? Он на это не способен, он слишком хитер для этого. Он не способен и на предательство. Я в этом уверен. Тогда, вечером, когда мы были с ним вдвоем, он мне передал бумагу. Это было письменное признание в том, что он обокрал меня. «Таким образом, – сказал он, – у вас не будет никакого сомнения в моей искренности. Этим ложным признанием я отдаюсь в ваши руки. Я знаю, что господин Меркер доверяет мне, но вы, как друг, более подозрительны, чем он сам, заинтересованный в этом. Теперь у вас есть орудие против меня, и, благодаря ему, вы должны вполне доверять мне».

– А что сделал ты? – спросил Меркер после паузы.

– Я сжег эту бумагу. Но теперь я доверяю ему. Он искренен.

– Все, что он говорил мне про себя, целиком подтвердилось полученными мной сведениями, – сказал Меркер. – Нет, бояться нечего, как и надо было предполагать. Итак?..

– Это удастся, – сказал Вотье. – Будь спокоен!

– Наконец-то я могу немного пожить, – пробормотал Меркер, откидываясь в глубь экипажа.

И действительно, для него, как и для Бержана, начиналась новая жизнь, и ни один из них – ни Меркер с его громадным умом, ни Бержан с необыкновенной гибкостью своего изобретательного ума – не мог усмотреть той опасности, какая ждала их.

И за все время, пока продолжалось необычайное соглашение, предложенное в ту туманную ночь Раулем Бержаном Клоду Меркеру, ни у кого не явилось ни малейшего сомнения. Никто из соприкасавшихся с министром Клодом Меркером не заметил, что не всегда один и тот же человек занимал этот высокий пост. Было только отмечено, что работоспособность этого государственного деятеля была еще более поразительной, чем когда-либо. Как доказательство этого, появилось несколько лестных отзывов в газетах да одна или две карикатуры, изображавших Клода Меркера в виде Атланта, поддерживающего политический мир. Но никто из членов правительства, никто из его светских или деловых знакомых, никто из ближайших сотрудников по министерству не заметил, что «самый видный политический деятель», как говорили его поклонники, имел двойника.

Бержан твердо выдерживал свою роль с несравненным хладнокровием, присутствием духа и тактом. Этот маленький ничтожный провинциальный чиновник, почти внезапно вознесенный на вершину общественной лестницы, сумел с полным совершенством приспособиться к своему положению. Никакая неожиданность не могла застать его врасплох, и он был талантливым Меркером, не хуже самого Меркера. Положение это было настолько необычайным, оно было настолько вне всяких возможных подозрений, что именно благодаря этому никто не мог ничего заподозрить.

Сначала Бержан, как у них и раньше было условлено, заменял Меркера только на короткое время и только там, где требовалось официальное представительство министра. Но очень скоро успех дал им смелость, и Бержан все чаще и чаще бывал Клодом Меркером. Он перенял все его манеры с полнейшим совершенством; он старался усвоить и его почерк, ему быстро это удалось, и по приказанию Клода Меркера он подписывал за него бумаги. Через несколько недель, войдя в курс всех текущих дел, он почти всецело взял на себя тяготы официальной жизни, которые до этих пор Клод Меркер должен был нести один. Единственный родственник Меркера – его дядя, служивший судьей в Алжире, – приехал в Париж, видел два раза Меркера, а три раза Бержана, так и уехал, ничего не подозревая.