Фредерик Буте - Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)

Жизнь Клода Меркера в то время, когда он бывал Раулем Бержаном, мало известна. В своих письмах к доктору Вотье, который был тогда в Алжире, он из осторожности описывал ее в очень неопределенных и замаскированных выражениях. Он всегда был скуп на переписку и в письмах к своему ближайшему другу Вотье упомянул только о некоторых впечатлениях да описал один или два каких-то случая. Да и то, чтобы понять это, надо было быть в курсе событий. Конечно, часы одиночества и свободы, которых он добился таким способом, были для Меркера, до сей поры – раба своей общественной жизни, очень дороги. Когда он, с накрашенными усами, причесанный и одетый так, как тот, чью личину он принимал, работал, размышлял или просто отдыхал в маленькой квартирке на острове Сен-Луи, – он испытывал тихое удовлетворение и ценил его с каждым днем все больше и больше. Днем он вообще избегал выходить из квартиры и почти не покидал своего тихого острова. Он нравился ему своей стариной, спокойствием и пустынностью. Он любил его серые камни, деревья, торжественные, уснувшие особняки, улицы без прохожих, набережные, по которым он гулял в сумерках; его охватывало это спокойствие, он облокачивался на перила и смотрел, как внизу бесшумно текла река, испещренная отблесками. Он немного посмеивался над самим собою, что открыл такие радости и что он ценит их; мысли его становились все глубже; отдых обновлял их; он никогда не чувствовал себя так самим собой, как когда играл жалкую роль неизвестного, незаметного человека, лишенного всякого честолюбия. По вечерам, довольно часто, он покидал остров и шел обедать в один из скромных ресторанов Латинского квартала. Иногда, после обеда, он заходил в какое-нибудь кафе на бульваре Сен-Мишель, где было светло, весело и шумно. И думал, что в это время Бержан присутствует где-нибудь на официальном приеме вместо него.

Однажды вечером он услышал, как за соседним столиком трое молодых людей говорили по поводу его речи по общей политике, которую он произнес за день до этого в парламенте. Эта речь вызвала большой шум. «Меркер – замечательный человек. Какая сила воли! Он знает, куда идет. Это единственный государственный деятель у нас…» «Может быть, – сказал другой. – Я не уверен. Он слишком быстро сделал карьеру. Я не доверяю молодым удачникам. Все восхищаются его работоспособностью. Да, но он слишком много работает; он не живет. У него нет достаточно опыта. Чтобы управлять людьми, надо знать жизнь». И, сказав это, он принял красивую позу. Это был очаровательный блондин. Ему не было еще двадцати лет.

Вошла молодая женщина и села напротив него. Она была хорошенькая…

Меркер подумал, что это было верно: он никогда не жил, ему всегда было некогда; с двадцати лет он был всецело поглощен работой, честолюбием, карьерой. Как он признался Вотье, у него даже не было времени любить. У него не было ни жестоких, ни нежных воспоминаний прошлого; перебирая всю свою суровую жизнь, он не мог припомнить ни одного женского лица. Ему пришло на ум, что он, вероятно, прожил уже более половины жизни; он подумал, что через десять лет ему будет пятьдесят, и тогда уже будет поздно… и несколько минут спрашивал себя, не ошибся ли он? Не был ли смысл жизни совсем не в том, в чем он искал его?.. В его представлении возник образ прекрасного чистого лица с длинными серыми блестящими глазами, с ярким ртом и белым лбом, окруженным густыми черными волосами. Это было лицо Жильберты Герлиз… Меркер удивился… Может быть, он любил эту женщину, если ее лицо так сразу встало перед ним? Он с ней уже не встречался некоторое время, потому что теперь Бержан заменял его на официальных вечерах, где она часто бывала; у нее как у дочери сенатора, бывшего министра, и вдовы дипломата, умершего пять лет тому назад, все знакомства были в политическом мире. Он слегка пожал плечами. Неужели он становился сентиментальным? Роль первого любовника не очень шла к нему, и он ни за что бы не решился играть ее с женщиной, утверждавшей, что никогда не выйдет замуж, и проявлявшей к нему интерес, не более чем ко всякому человеку на виду, как бы стар или уродлив он ни был. Он никогда бы не осмелился заговорить с ней об этом. Он это твердо знал: ему всегда мешала его дикая застенчивость и мрачная гордость, не допускавшая даже мысли о неудаче… Небольшим усилием воли он прогнал от себя этот образ и поборол волнение. Затем вышел из кафе и звездной мартовской ночью, полной предвесенней тишины, он пустынными улицами дошел до острова Сен-Луи.

Доктор Вотье уехал из Парижа в конце декабря, вполне успокоенный насчет сотрудничества Меркера и Бержана. Он знал, что Меркеру нечего бояться. И действительно, в течение января, февраля и марта все шло без перебоев, к великому удовольствию Меркера, у которого была свобода, и Бержана, испытывавшего радости удовлетворенного самолюбия, радости, конечно, немного искусственные, но тем не менее очень острые. По сравнению с его теперешней жизнью его прежняя провинциальная жизнь казалась ему мрачным кошмаром. Он с восторгом погружался в новый мир, от которого Меркер бежал с неменьшим восторгом.

3 апреля был большой благотворительный базар, устроенный в пользу пострадавших от наводнения на юге Франции.

Он происходил в морском министерстве, в красных гостиных, отделанных золотом и со знаменитыми гобеленами, которые министр, адмирал Лестангль, предоставил в распоряжение организационного комитета.

Жильберта Герлиз входила в состав комитета, и у нее был один из самых главных киосков. Как и остальные дамы на базаре, она собрала вещи для продажи у своих знакомых, разослала приглашения всем, кого знала, и рассчитывала, что к ней приедет много людей, принадлежащих к высшему политическому миру. И прежде всего, она особенно рассчитывала на Клода Меркера, который на последнем вечере в испанском посольстве определенно обещал ей приехать.

Исполнит ли он свое обещание? Хоть вспомнит ли? Он поглощен таким количеством всевозможных забот, что все его время занято до последней минуты. И все же, в глубине души, Жильберта была уверена, что он не пришлет пожертвование, а приедет сам, и приедет из-за нее… Вот уже несколько недель, как он был по отношению к ней совсем не такой, как раньше. Теперь, всякий раз, как он встречался с ней, он казался очень счастливым, был так любезен, так предупредителен по отношению к ней, выказывал ей и симпатию, и восхищение, конечно, в очень сдержанной форме, но все же она не могла этого не видеть… Он уже был не прежним Клодом Меркером, резким и скрытым, озабоченным и равнодушным, который так долго приводил в смущение Жильберту, хотя и сильно интересовал ее…

Она ждала его с самого начала базара и слегка волновалась. Она знала, что красива, и ухаживала за своей красотой. Но до этого дня она это делала для себя, а сейчас для Клода Меркера. На ней было темно-синее атласное платье, все в мягких складках, с блестящей вышивкой; большая, тоже синяя тюлевая шляпа прижимала ко лбу ее черные волосы; сегодня она была особенно хороша, она видела это в зеркалах и узнавала по взглядам окружающих. Она чуть-чуть подрумянилась. В тридцать лет у нее сохранился цвет лица юной девушки, сохранились и чистые линии стройной фигуры. Она сама удивлялась тому, что так волнуется в ожидании этого человека. Было ли тому причиной его положение, которое становилось с каждым днем все более и более значительным? Или же его популярность? Или власть?.. Она спросила себя об этом. Конечно нет! Другой в таком же положении, с такой же властью не внушал бы ей подобного волнения.