В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том второй

Есть люди, душа которых как бы умерла, хотя тело и продолжает жить. В сердце таких людей погасло пламя жизни, но они блуждают, словно тени, не едят и не пьют, — это живые мертвецы. Страшное горе убило в них жизнь, душа в них умерла и зачахла. Лейхтвейсу казалось, будто у него за эту ночь сердце завяло. Он смотрел, не сводя глаз, на ту, которая до сих пор составляла для него счастье всей жизни. Как она была хороша, даже теперь! Золотистые кудри окаймляли ее бледное лицо, и капли воды, точно бриллианты, сверкали в ее волосах. Она была в белом платье, данном ей еще Аделиной в Праге взамен мужского костюма, в котором ее похитил Батьяни. Платье плотно облегало ее стройный стан, обрисовывая ее дивные формы. Лейхтвейс не мог отвести взгляда от той, которую любил больше жизни.

— Выслушай мое последнее слово, Лора, — прошептал Лейхтвейс, как будто она могла его слышать. — Прощаясь с тобой, я хочу еще раз поблагодарить тебя за ту любовь, которой ты меня осчастливила. Я вынужден продолжать существование, я должен бродить по белу свету без тебя, моего доброго ангела. Отныне мною завладеют духи ада. Пусть будет так. Пусть они заставляют меня совершать злодеяние за злодеянием, для того, чтобы злой рок мой исполнился скорей. Да, я буду ликовать, когда меня поведут к плахе или к виселице. Глупые люди будут воображать, что смерть для меня — мучение. Но она будет моей избавительницей, так как соединит меня с тобою, Лора. Когда я избавлюсь от всего, что есть во мне земного, тогда ты придешь ко мне на встречу в белом платье, с золотыми кудрями, ты примешь меня в свои объятия, и я в восторге припаду к твоей груди.

Но вдруг лицо Лейхтвейса омрачилось.

— А если этого не будет? — пробормотал он. — Если все это бредни, которыми тешат нас святые отцы, чтобы обуздать наши земные страсти? Если не будет новой жизни? Если чудное тело твое в могиле, куда я собираюсь опустить тебя, превратится в прах и пыль? Нет, это немыслимо. Такая красота не может исчезнуть бесследно. Ведь тело твое — творение рук Божьих, а творения Господа Бога пребывают вечно.

В безумном отчаянии Лейхтвейс опустил голову на грудь Лоры. И вдруг, когда он в последний раз обнимал свою жену, в кустах залился томными трелями соловей. Он пел такую грустную песню, что слезы брызнули из глаз несчастного Лейхтвейса. Дивная песнь соловья облегчила его страдания. Легкий, теплый ветерок подул со стороны реки, волны которой уныло плескались. На востоке алела заря, и восходящее солнце возвещало новую надежду.

Супруги Ласкаре вернулись. Пьетро сообщил, что могила готова, а Лусиелла начала осыпать покойную цветами и зелеными ветвями.

— Теперь все готово, — сказал Пьетро. — Я думаю, надо торопиться. Когда я стоял на холме, где находится кладбище, я видел на дороге, ведущей к Праге, огромное облако пыли. Боюсь, что это не к добру. Это либо австрийцы, либо пруссаки, и, вероятно, снова произойдет сражение.

— Отойдите, — обратилась Лусиелла к Лейхтвейсу, — мы с мужем понесем гроб.

Но Лейхтвейс покачал головой.

— Никто не коснется ее. На своих руках я отнесу ее к месту последнего упокоения. Своими руками опущу ее в сырую землю. Часто я носил тебя, моя Лора, когда ты с улыбкой обнимала руками мою шею, и золотые кудри твои рассыпались по моим плечам. Как были мы тогда счастливы! А теперь…

Лейхтвейс не договорил. Он нагнулся и поднял гроб с телом Лоры. Супруги Ласкаре пошли вперед, Лейхтвейс последовал за ними. Вскоре они дошли до кладбища. Пьетро и Лусиелла указали на свежую могилу, вырытую среди других, заросших травой и цветами. Волна разрушения, причиненная войной, почему-то не коснулась этого маленького кладбища на берегу реки. Лишь несколько надгробных памятников было разбито шальными ядрами, могилы же все остались нетронутыми. Лейхтвейс остановился, точно во сне, и широко открытыми глазами смотрел куда-то в пространство.

— Пора кончать, — наконец сказала Лусиелла.

— Да, надо торопиться, — прибавил Пьетро. — Взгляните туда, сударь, на большую дорогу. Никак, целая армия двигается там.

Лейхтвейс вздрогнул и очнулся от своего забытья. Действительно, на шоссе, которое вело к Праге, сквозь густые облака пыли видны были длинные колонны войск, направлявшиеся к крепости. Долго не было возможности разобрать, чьи это войска. Но Лейхтвейс понял, что, так или иначе, времени терять нельзя и что надо предать земле тело Лоры еще до приближения войск. Бледное лицо ее сплошь закрывали фиалки, подобно голубому покрывалу. Лейхтвейс нежно отстранил цветы и запечатлел поцелуй на лице своей дорогой жены. Это был последний поцелуй.

— Скорей! Торопитесь! — напомнил Пьетро. — Что-то там творится неладное. Смотрите, вон солдаты остановились. Боже праведный! Пришла беда!

На расстоянии приблизительно ста шагов от ограды маленького кладбища в землю зарылось пушечное ядро и с грохотом взорвалось. Дождь осколков залетел на кладбище. Но ни Лейхтвейс, ни супруги Ласкаре не пострадали.

— Прощай, Лора! — воскликнул Лейхтвейс. — Под градом пуль предаю твое тело земле. Вскоре, быть может, здесь, вокруг твоей могилы, будет царить разрушение, разгорится бой. Ты же будешь покоиться в мире, тело твое будет охранять земля, а душа твоя давно уже парит в вечности.

Лейхтвейс опустил ящик с телом Лоры в могилу.

— Помолимся, — сказал он.

Но едва он успел произнести эти слова, как со всех сторон начали свистеть пули. В воздухе поднялся рев, точно сама смерть неслась на крыльях разрушения. В Прагу направлялась огромная австрийская армия. Пруссаки пушечной пальбой пытались воспрепятствовать подошедшей армии соединиться с осажденными.

Пьетро и Лусиелла с громкими криками побежали к своей хижине. Они не хотели подвергать себя опасности из-за покойницы, до которой им, в сущности, не было никакого дела.

Лейхтвейс опустился на колени у могилы Лоры и произнес молитву. Почти каждое слово этой молитвы заглушалось ревом и свистом пушечных ядер и ружейных пуль.

Лейхтвейс понял, что нельзя больше оставаться на кладбище, так как его неминуемо сразит пуля. Он всей душой стремился к смерти и не боялся расстаться с жизнью, но помнил, что его ожидает еще одна крупная задача, до исполнения которой он не хотел умирать. Он помнил, что должен отомстить. Он даже не успел зарыть могилу, а ограничился тем, что бросил на тело своей Лоры три горсти земли и быстро ушел с кладбища.

Тем временем пруссаки, по-видимому, достигли своей цели и воспрепятствовали соединению неприятельских армий. Лейхтвейс видел, как огромные колонны войск отступают и мало-помалу скрываются в лесу. Не заходя в хижину итальянцев, он побежал к шоссе, уже сплошь покрытому убитыми и ранеными. От одного из раненых он без труда узнал, в чем было дело.