В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том второй

И все-таки до сих пор Кнут не находил себе невесты; мало того, он всегда с заметным старанием избегал молодых девушек. Однажды, когда на рыбачьем островке устраивался праздник, Кнут послал пиво, табак и съестные припасы для угощения земляков, но сам остался вдали от всех увеселений. Да, он был нелюдим, этот Гаральд Кнут, и, несмотря на свое богатство, был самым бедным и одиноким среди бедных рыбаков Боркума; так дожил он до тридцати пяти лет и, хотя его внешность отличалась все еще замечательной силой, которую можно встретить только у жителей на Боркуме, тем не менее он был далеко не первой молодости. Его взгляд был мрачен, с его губ часто срывался скорбный смех, как будто он хотел за ним скрыть от людей глубокую внутреннюю боль; его темно-каштановые волосы начали заметно седеть на висках; движения стали медленны и вялы, как будто он утомился жизнью и своими невеселыми думами. Со временем о нем сложился целый ряд легенд, о нем ходили самые странные рассказы. В длинные зимние вечера, когда девушки и парни, сидя в натопленной торфом комнате, вязали бесконечные сети, они рассказывали странные вещи об одиноком богаче, жившем в каменном доме. Так, например, говорили, что Гаральд Кнут заложил свою бессмертную душу злому духу, который обещал взамен ее отдать когда-нибудь в его руки все, что есть самого лучшего и самого дорогого на дне морском. Другой рассказывал, что ему раз удалось подсмотреть, как Кнут в одну из последних лунных ночей, бледный и трепещущий, прокрадывался в Друидову пещеру, в которой морские волны постоянно свирепствуют в бешеной пляске.

— Вы ведь знаете, — продолжал рассказчик, — что такое Друидова пещера? В ней лежат богатства, выброшенные морем при крушении одного голландского корабля. До сих пор никто не мог достать хотя бы маленькую частичку этих неслыханных сокровищ, потому что море ревниво оберегает их и отдаст только тому, кому поможет сам черт. Так болтала молодежь до поздней ночи, и тему ее разговоров чаще всего составлял Гаральд Кнут. Пока шли эти рассказы, многие из молоденьких девушек ниже склоняли головки над работой, чтобы скрыть краску, заливающую их лица. Этот бледный, мрачный человек с блестящими глазами покорил не одно сердечко. Не гонясь за его богатством, многие красотки острова с удовольствием отдали бы половину своей жизни, чтобы только остальную прожить рядом с ним.

Наконец, по окончании одной из длинных зим, когда бедным рыбакам, проевшим и пропившим все свои сбережения, оставалось жить только одной надеждой на возвращение весны, золотое солнце снова заблестело на горизонте Северного моря; рыбаки снова появились на берегу, чтобы окончить снаряжение своих лодок, распустить залатанные паруса и приготовиться к первому выезду. Первый выезд! Какое огромное значение имел он для всего островка. Он до некоторой степени определял надежды всего города: все население островка высыпало в этот день на берег с бьющимися надеждой сердцами.

Если лососи, эта желанная и самая ценная добыча, на которую рассчитывают рыбаки, покажутся в нынешнем году в изобилии, то и весь улов за лето будет хорош. Лососи прокармливают не только жителей Боркума, но и всех обитателей берегов Северного моря, вплоть до Бремена, живущих исключительно доходами от ловли. Бременские купцы к этому времени уже широко открывают свои заведения и делают все приготовления, чтобы обработать пойманную рыбу различными способами: посредством соления, копчения и так далее. Поэтому первый улов здесь празднуется с необыкновенной торжественностью.

В стоящей на вершине острова маленькой церкви Боркума, крест которой сияет далеко в пространстве над морем, и в нынешнем году собрались все рыбаки, их жены и дети, со вниманием слушавшие проповедь старого пастора. С кротостью обнадеживал он их, говоря, что если на то будет воля Божия, то сети их захватят столько рыбы, что готовы будут лопнуть под ее тяжестью, подобно тому, как Бог повелел апостолу Петру после целой ночи безуспешной работы еще раз закинуть невод, который тот и вытащил полным рыбой. Затем раздались звуки маленького церковного органа, и рыбаки, жены их и дети пали на колени и усердно молили Бога, чтобы он благословил их улов.

Когда кончилась молитва и замолкли звуки органа, те рыбаки, которые отправлялись на ловлю, подошли к священнику. Они боялись, что без его благословения не вернутся с далекого, грозного, бушующего моря. И когда эти загорелые люди опустились на колени перед белым как лунь служителем Бога, его взгляд вопросительно простерся над толпой. Глубокое горе отразилось на лице почтенного старца: он не нашел в ней того, кто всегда избегал его благословения, и, видимо, нынешний раз тоже рассчитывавшего обойтись без Божьей помощи — Гаральда Кнута.

Когда служба окончилась и рыбаки разбрелись по берегу, чтобы снять с мели свои лодки и спустить их на воду, старый пастор направился к гордому каменному дому, составлявшему украшение острова, и с сокрушенным видом постучал в его дверь. Ему открыл сам Гаральд Кнут. Совсем готовый к отъезду, в высоких сапогах из тюленьей кожи, в накинутой на широкие плечи, смазанной дегтем куртке, в морской шапке, из-под которой белело его, окаймленное короткой черной бородой, энергичное и мужественное лицо.

— Вы желаете со мной говорить, господин пастор? — грубо произнес Гаральд Кнут. — Я понимаю, что вы желаете от меня. Возьмите вот это для ваших бедных. Мой отец давал всегда только половину, когда отправлялся на первую ловлю, я же удваиваю сумму. Возьмите, господин пастор.

Небрежным движением Гаральд Кнут сунул руку в карман и, вынув из него несколько банковых билетов, подал их священнику. Последний, однако, не протянул за ними руки.

— Не за деньгами я пришел, Гаральд Кнут! — воскликнул старик, стоя на ветру с развевающимися седыми волосами. — Я хотел бы увидеть твою душу.

— Душу? — засмеялся рыбак. — Ха, ха! Вы шутите, господин пастор, сперва надо узнать, есть ли она у меня. Как я могу показать вам то, чего не имею?

— Не кощунствуй, Гаральд Кнут, — серьезно остановил его священник. — Наступит время, когда ты познаешь свою душу по тому бесконечному, неимоверному страданию, которое испытаешь. Ты сегодня опять не был в церкви и опять, как и каждый год, пренебрег принять благословение Божие перед отъездом на такую полную опасностей работу. Не боишься ли ты, Гаральд Кнут, что Бог накажет тебя за такое к нему отношение?

— Простите, господин пастор, что я не могу пригласить вас в дом, где было бы удобнее выслушивать ваши нравоучения, чем на открытом воздухе, но, право же, мне страшно некогда: шесть моих лодок уже ушли в море, и я должен спешить, чтобы на седьмой догнать их. Я нынешний раз задумал обойтись без помощника, полагаясь на свои собственные силы, чтобы принудить проклятое море подчиниться моей воле.