В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том третий

— Иди же, Курт Редвиц, погружайся в тихую могилу, присоединяйся к твоим предкам. Там, внизу царствуют мир и покой; здесь, на земле, в нашей бурной жизни, ты не будешь забыт. Преданная жена будет думать о тебе, друзья с любовью и уважением сохранят о тебе память даже и тогда, когда тело твое уже давно превратится в прах.

Он сделал поклон. Гунда еще раз бросилась рыдая на гроб; затем носильщики подняли его и понесли в склеп.

— Стойте!.. Стойте, люди!.. — послышался вдруг резкий голос. — Два до ста… Послушайте старую Травяную колдунью… Не оскверняйте могилы баронов Редвиц… Ха, ха, ха, ха, ха… Вы с таким же правом могли бы положить в нее дохлую собаку, как того, кто лежит в этом гробу…

Присутствующие были страшно поражены, и все глаза устремились на старуху, выкрикивавшую эти слова скрипучим голосом.

Столетняя женщина появилась у гроба. Ропот пронесся кругом:

— Уберите старуху! Она уже давно сошла с ума, прочь ее… уведите старуху.

Но Травяная ведьма, опираясь на свою клюку, так неприязненно, с таким злобным выражением воспаленных слезящихся глаз глядела на тех, кто подходил к ней, что те отступили, вся ее внешность была так страшна, что не нашлось охотника поднять на нее руку. Старуха ведь колдунья и имеет дело с нечистью: нельзя быть уверенным, что она не натворит каких-нибудь пакостей. Эти старые ведьмы очень легко нагоняют хворь или даже смертельную болезнь на людей, которые им не нравятся, которых они ненавидят. Присутствующие на похоронах Курта фон Редвица были, в сущности, настоящими детьми своего века, и даже самые знатные и образованные между ними не были лишены суеверия, которому подвержено было тогда все, даже прогрессивное общество.

Ветхая, столетняя старуха, которая в наши дни могла бы вызвать только участие и сострадание, в то время внушала страх и ужас. К тому же нужно принять во внимание ее таинственность, осторожность, с какой она избегала людей; ее отрывочную манеру говорить парадоксами и загадками; собирание ею целебных трав, обыкновенно в лунные ночи, нашептывание молитв, заклинания и разные бессмысленные изречения. Только Гунда и отец ее не побоялись старухи… последний подошел к ней и сказал спокойным, ласковым голосом:

— Иди, бабушка, не нарушай печальной церемонии, не увеличивай горя моей бедной дочери. После похорон приходи в замок, я вышлю тебе милостыню.

— Я не возьму денег, — упрямо возразила старуха. — Хотя я охотно беру милостыню, но за ту услугу, которую хочу тебе оказать, ты не должен мне платить. Еще раз предупреждаю вас, — продолжала громким голосом колдунья, — не ставьте гроб в склеп; покойник, лежащий в нем, не принадлежит к роду фон Редвиц. Два до ста… Это так же верно, как мне будет сто лет — там лежит не тот.

— Какие безумные речи! — воскликнул Зонненкамп. — Иди, старуха, не вынуждай нас употребить против тебя силу; ты так стара, что не понимаешь, какой великий грех нарушать погребение.

С этими словами он взял старуху за руку и хотел удалить, но она вырвалась из его рук и, скорчившись над своей клюкой, подошла к Гунде.

— От тебя я ничего не хочу, — кричала она Зонненкампу, — и от них также, — кивнула она на окружающих, — вот пусть эта молодая баронесса, которая выплакала все глаза над гробом мужа, пусть она послушает, что я хочу сказать.

Несколько мужчин бросились на Травяную колдунью и хотели силой оттащить ее прочь, но Гунда остановила их:

— Не троньте старуху. Я хочу выслушать ее. Мне сдается, что ее речи не простой старческий бред; я нахожу некоторый смысл в ее безумных словах. Боже милостивый. Неужели мы все обманулись?

— Обманулись? — закричала старая ведьма. — Да, ты обманулась, ты обманута, баронесса фон Редвиц. Но Бог не хочет, чтобы обман продолжался всю твою жизнь. Откройте гроб и осмотрите еще раз внимательно покойника. Люди бывают часто поражены слепотой, и даже если им силой открывают глаза, они не могут или не хотят видеть. Но я назову вам человека, лежащего в этом гробу, которого вы собираетесь так торжественно хоронить в семенном склепе здешних владельцев. И я докажу то, что говорю. Человек, доживший без двух до ста лет, многое, многое видел.

— Говори, старуха, говори скорей, — торопила ее Гунда дрожавшим от волнения голосом, — скажи нам все, что ты знаешь, не скрывай ничего.

— Ты желаешь знать, кто лежит в этом гробу? — твердым голосом заговорила Травяная колдунья. — Тот, кого в настоящее время разыскивают как убийцу твоего мужа. Он, может быть, был дрянной человек и не многого стоил, но убийцей — нет, управляющий Кольбе не был убийцей, хотя вы его назвали таковым. Он только один раз убил… убил — самого себя.

Гунда начала так сильно дрожать, что ее отец должен был поддержать ее.

— Управляющий? — пробормотала она осекшимся голосом. — Это его тело? Но на покойнике было платье моего мужа! Его записная книжка, в кармане мы нашли его кошелек! Как это могло случиться? Как ты это объяснишь, старая?

— Отгони их — и я тебе все расскажу, верь мне, я скажу тебе всю правду; и если ты хоть чуточку усомнишься, я представлю тебе неопровержимое доказательство. Вот там стоит сапожник, он сделал, конечно, не одну пару сапог управляющему Кольбе. Позови его и спроси: не имел ли управляющий на левой ноге двойного пальца и не делался ли сапог для этой ноги совсем особенным образом? Эй, сапожник, скажи: правду ли я говорю или нет?

Седобородый старик сапожник подошел к Гунде с почтительными поклонами и сказал:

— Старая сказала истинную правду. Если в гробу лежит действительно управляющий Кольбе, то на его левой ноге должна находиться эта примета. На одном из пальцев был спереди нарост, точно второй палец. Мне пришлось много поломать голову над сапогом господина управляющего, потому что нога его была очень чувствительна и не выносила ни малейшего давления.

Едва сапожник успел дать это показание, как Гунда, вне себя, громко закричала:

— Отвинтите крышку гроба. Я хочу, я приказываю вам! Мы стоим перед тайной, и я хочу во что бы то ни стало сорвать с нее покров, хотя бы это мне стоило собственной жизни.

Могильщики медленно сняли с гроба крышку; люди подняли факелы и их мрачным, красным светом осветили обезображенного покойника. Окоченевший труп, уже начавший разлагаться, был одет в красивый мундир майора фон Редвица. Окоченевшая рука держала шпагу, которой он так храбро сражался против неприятеля под Прагой.

— Снимите сапог с левой ноги, — приказал Зонненкамп.

Это приказание тотчас же исполнил сам сапожник. Дрожащими руками стянул он сапог и чулок с левой ноги.

Гунда в неописуемом волнении нагнулась над гробом.

— Это не мой муж! — воскликнула она, взглянув на маленький уродливый палец левой ноги, о котором говорил сапожник. — У Курта не было этого недостатка. О, Боже мой! Старуха говорила правду: тот, которого мы считаем убийцей, сам был убит.