Маркус Кларк - Осужден пожизненно

Руфус грустно усмехнулся.

– Это все очень просто, – сказал он.

– По-твоему, просто?! – воскликнул Фрер, поддавшийся общей радости и потому утративший частицу своей угрюмости. – Нет, с этим я не согласен. Да это же настоящее кораблестроение, да еще какое! Без дураков. Такой тяжкий труд.

– Да, – подтвердила Сильвия, – тяжкий труд доброго мистера Доуза! – И чертя королевским скипетром на песке буквы и слова, она запела сочиненную ей песенку:

Морис не смог удержаться от насмешки и пропел:

– Нет, это совсем не то! Я хочу, чтобы был добрый мистер Доуз! – упрямо повторяла Сильвия. – Для меня он добрый мистер Доуз! Ведь это же так? А у вас дурной характер, сэр. Я больше с вамп не играю!

И с этими словами она зашагала прочь по песчаному берегу.

– Зачем вы обижаете девочку? – спросил его Руфус Доуз. – Вы очень грубы с ней.

Но к Фреру вернулась его самоуверенность. Теперь, когда лодка была готова и спасение близко, он решил вновь занять позицию командира, предназначенную ему его общественным положением.

– Послушаешь ее – так можно подумать, будто лодки до нас никто никогда не строил, – сказал он. – Будто это не бельевая корзина, а трехпалубник моего дядюшки! Смешно, ей-богу! – добавил он и хрипло расхохотался. – Должно быть, у меня врожденный талант к кораблестроению. Ведь если бы старый негодяй не умер, я бы сам тогда стал кораблестроителем.

При слове «умер» Руфус Доуз повернулся к нему спиной и занялся креплением шкур. Если бы Фрер увидел его лицо, он бы поразился его внезапной бледности.

– Да, – продолжал лейтенант, как бы разговаривая с самим собой, – недурно потерять столько денег, а?

– Каких денег? – спросил каторжник, не поворачивая головы.

– Каких! Эх, парень, я ведь должен был получить в наследство четверть миллиона, но старый скряга, который собирался мне его оставить, умер, не успев изменить завещания в мою пользу, и все досталось шалопаю сынку, который уж много лет где-то бродяжничает. Вот какие вещи случаются на белом свете.

Руфус Доуз, стоявший к нему спиной, на секунду задохнулся от изумления. Овладев собой, он хрипло проговорил:

– Везучий парень этот сынок!

– Черта с два, везучий! – вскричал Фрер и выругался. – Да, ему здорово повезло, куда уж лучше. Он сгорел на «Гидаспе» и даже не узнал о том, какое богатство ему привалило. Но денежки заграбастала его мамаша. Я же не увидел из них ни шиллинга.

И, видимо, недовольный собой за то, что распустил язык в ущерб своему достоинству, он направился к костру, размышляя, несомненно, о разнице между Морисом Фрером, обладателем четверти миллиона, вращающимся в высшем обществе, имеющим экипажи, охотничьих собак и бойцовых петухов, и Морисом Фрером – нищим лейтенантом, брошенным на пустынном побережье Макуори-Харбор, строящим лодку под началом беглого каторжника.

Руфус Доуз также погрузился в раздумье. Он прислонился к планширу их пресловутой лодки. Глаза его были прикованы к морю, переливающемуся золотом в лучах заката, но они явно не видели ничего перед собой. Потрясенный неожиданно полученной вестью о своем богатстве, он дал волю воображению, и, вырвавшись из-под власти рассудка, оно вернуло его в те самые места, которые он тщетно старался забыть. Глядя на сверкающую гавань и безбрежное море на горизонте, он видел старый особняк в Хэмпстеде с его угрюмым и таким хорошо знакомым садом. Ему рисовались картины удачного избавления от опасности и возвращения с каторги, так долго державшей его в своих цепях. Вот он возвращается на родину, сочиняет какую-нибудь правдоподобную историю о своих странствиях и становится обладателем состояния, принадлежащего ему по закону. Он начинает жить заново – богатым, свободным и уважаемым человеком в мире, так жестоко изгнавшем его. Он видит милое бледное лицо матери, свет уютного очага. Его встретили со слезами радости и горячей любви, И он входит в дом, как воскресший из мертвых… Новая, яркая жизнь открылась перед ним, и он забылся в созерцании собственного счастья.

Он был так погружен в свои мечты, что даже не услышал легких детских шагов. Сильвия принесла матери радостную весть о том, что каторжник построил лодку, и миссис Викерс, пересилив свою слабость, ковыляла следом за ней к берегу, опираясь на руку Мориса Фрера.

– Мистер Доуз! Мама идет посмотреть челн! – крикнула девочка, но слова не дошли до его сознания.

Девочка повторила их, однако застывшая у планшира фигура не сдвинулась с места.

– Мистер Доуз! – громко крикнула Сильвия и потянула его за рукав.

От этого прикосновения он очнулся и, опустив глаза, увидел обращенное к нему хорошенькое личико. Едва сознавая, что делает, весь еще во власти своих грез, свободный, богатый и уважаемый, он схватил маленькое создание в объятия, как если бы она была его дочерью, и крепко расцеловал. Сильвия ничего не сказала, но Фрер, по-своему оценивший этот поступок и сделавший свой собственный вывод, был поражен такой дерзостью. Лейтенант считал, что уже занял свой прежний служебный пост, и, держа миссис Викерс под руку, закричал на Руфуса так, как если б это происходило в его ведомстве на острове Марии.

– Ах ты, наглец! – воскликнул он. – Да как ты смеешь?! Помни свое место, несчастный!

Эта фраза вернула Руфуса Доуза к действительности. Да, его местом было и есть – место каторжника. Как смеет он проявлять нежность к дочери своего начальника?! Однако после всего, что он для них сделал И мог еще сделать, такой приговор показался ему жестокостью. Он посмотрел на этих людей, разглядывавших построенную им лодку. На щеках бедной женщины он увидел румянец надежды, а в непреклонном взгляде Мориса Фрера – властность, и тут он понял: вот какой результат всех его усилий! Он сам добровольно отдал себя в рабство. Пока спасение казалось невозможным, с ним считались и его уважали. Теперь же, когда он сделал все для их избавления, он снова превратился для них во вьючное животное. В этом заброшенном диком месте его величали мистером Доузом, он был их спасителем; в цивилизованном мире он снова станет Руфусом Доузом, преступником, арестантом, беглым каторжником. Он молча стоял, предоставляя Фреру распространяться о превосходных качествах маленького суденышка. А затем, почувствовав сдержанность в сказанных миссис Викерс словах благодарности и приписав это проявленной им по отношению к Сильвии вольности, он повернулся и так же молча скрылся за деревьями.

– Чудной он какой-то, – проговорил Фрер, поймав взгляд миссис Викерс, провожавшей глазами удаляющуюся фигуру. – Вечно в дурном настроении.