Николай Коротеев - Искатель. 1963. Выпуск №5

— Пойду в батальон. Поговорю с бойцами. Не может же батальон оставаться без командира. Они отличные бойцы! Я уверен, что среди них есть отличные командиры рот. Вы их знаете?

— Нет, — сказал Хезус. — Мы только вчера прибыли. Нас направили на танкоопасное направление. Но фашистских танков здесь нет.

— Пока нет, — сказал комиссар.

Потом он ушел.

За столом остались Хезус, Педро и Савельев.

— Как дела? — спросил Савельев по-испански. — Мы так и не поговорили.

— Хорошо, — ответил Педро тоже по-испански.

Бойцы унесли с площади тело Руиса. А на другом конце толпились анархисты. Они о чем-то горячо разговаривали.

Хезус сказал:

— Говорите по-русски. Не обращайте на меня внимания. Я посижу здесь, если не помешаю.

— Хорошо, — сказал Савельев. — Не помешаете.

И они стали говорить по-русски.

— Где Енютин? — спросил Педро.

— Родригес-то? Погиб под Теруэлем. Это случилось в последние дни перед сдачей города. Фашисты осатанели. И мела метель. Совсем как в России бывает. Страшная метелюга! Сугробы чуть не в человеческий рост. Родригес поднял роту в контратаку. Бойцы ворвались в траншеи фашистов, схватились в рукопашной. Тут его и убили. Прикладом, сзади. Метелюга — едва человека в двух шагах увидишь. А Лагутин под Мадридом погиб.

— Летчик? Рыжий такой. И веснушчатый.

— Вот-вот. Сбил его немец, ас. Фамилии не помню. Но очень знаменитый. Впрочем, как сбил? Они оба сбили друг друга. Шестерка «хейнкелей» удирала от наших. Вот тогда и появился ас. Лагутин долго с ним дрался. Тот тоже упрямый попался. Лагутин уже горел, когда всадил в него очередь. Васильев здесь, — неожиданно закончил Савельев.

— Васька!

— Хуан Марсо, — поправил Савельев с улыбкой.

— Мы с ним одного выпуска.

— Он сказал, — Савельев пододвинулся ближе, — Тухачевского расстреляли. Враг народа.

— Как? Но…

— А остальные, кто с нами ехал, живы, — заговорил о другом Савельев, — дерутся. Не всегда только ладят со своими командирами испанцами. Ты-то как?

— Лажу!

— Сам вижу, что ладишь.

— Это не трудно, если не командуешь заодно с батальоном и командиром.

— Скромность — ценная вещь.

— Проще — уважение.

— Тем более, — сказал Савельев. — Не менее ценная штука.

К террасе подъехала открытая легковая машина. В ней сидел маленький сухой комиссар.

— Вы освободились, камарада Алагон?

— Да, — ответил Савельев. Он поднялся, пожал руку Педро и Хезусу, который поднялся и был великолепен в своей любезности.

— До скорого! — крикнул Савельев уже из машины.

Машина резко тронулась с места.

Анархисты на той стороне площади продолжали громко спорить. Педро слышал отдельные выкрики, угрозы.

«Вот беспокойной матери дети…» — подумал Педро и спросил у Хезуса:

— О чем это они спорят?

Хезус не успел ответить — послышался дикий вопль.

Педро хотел кинуться к толпе анархистов, но Хезус схватил его за руку.

— Не надо, Педро. Сядь.

Советник замер у столика и увидел, как над толпой анархистов медленно вырастает поднятый на штыках человек. Он уже обмяк, как тряпичная кукла.

— Что там такое? Хезус!

— Самосуд.

— Над кем?

— Над командиром батальона.

— Над своим?

— Конечно.

Педро сел.

— Не ожидал…

— А я ждал. Должны же они были понять, кто больше всех виноват в том, что произошло! Только поступают они всегда так, как им взбредет в голову.

— Так ведь они все уехали!

— Да, — кивнул Хезус. — А подбил их на это он. Он убедил бойцов, что ничего не случится. Они всегда болтают, что им взбредет в голову. Я не в состоянии их понять. Да и сами они… Всегда понимают они сами себя?

Толпа анархистов понесла поднятую на штыках тряпичную куклу и скинула ее на трупы фашистов, валявшиеся в тени у стены дома на противоположной стороне площади.

Потом из толпы вышел человек в белой рубашке с открытым воротником и направился к террасе, где сидели Педро и Хезус. Он был смугл, статен и красив. На поясе болтались пистолеты, гранаты и ножи — целый арсенал.

Он подошел к столику.

— Альфонсо Торрега. Командир батальона анархистов.

Хезус и Педро поднялись и пожали ему руку. Потом сели. Педро смотрел на медальный профиль Альфонсо. Он был чертовски красив. И характер у него, видимо, был хороший — простой и полный достоинства, хорошего достоинства, без зазнайства.

— Меня просили узнать, когда мы пойдем в наступление. Мы хотим наступать. Мы должны наступать — и смыть со знамени анархизма пятно ухода с позиций.

На площадь ворвался треск мотора, усиленный рупором узкой улички. Мотоцикл остановился у террасы.

— Товарищ командир батальона, пакет, — сказал связной.

Хезус спустился с террасы и взял пакет. Разорвал его, вынул бумагу, стал читать. Педро видел, как потемнело его лицо.

— Контехеро! — позвал Хезус.

Педро подошел к нему, взял у него бумагу: это был приказ об отступлении.

Хезус сказал Альфонсо:

— Извините. У нас срочные дела.

— Желаю удачи. Договоримся позже.

Хезус словно не слышал его слов.

Педро и командир танкового батальона направились к штабной машине.

— Послушай, Хезус, — сказал Педро. — Надо срочно связаться со штабом бригады.

— Приказы не обсуждаются. Сам, контехеро, знаешь. И учил этому.

— Я позвоню сам.

— Хорошо. Поезжай. Я останусь. У меня большое дело. Я не хочу, чтобы дети считали нас лжецами!

Он соскочил с крыла и пошел к другой машине, шедшей сзади, высокий, ссутулившийся, с руками, вылезающими из рукавов комбинезона.

— Поехали! — сказал Педро, но еще долго, обернувшись, смотрел на комбата.

На командном пункте Антонио молча подал советнику приказ за подписями и печатями — приказ об отходе.

— Ты пробовал связаться со штабом бригады?

— Связи нет. А вот приказ мотоциклист привез.

Педро выругался.

Они стояли у штабной машины.

— Похоже, что мы попадаем в окружение, — сказал Антонио.

— Ничего не понимаю!

Хезус отдал приказ об отходе. Он вернулся мрачнее тучи.

Танки шли на восток весь день. К вечеру остановились.

Контехеро связался со штабом. То, что он услышал, заставило его побледнеть от злости. Выяснилось, что не только они, но и другие подразделения получили подложные приказы об отходе.

— Очень вкусная пешка, — сказал красавец Альфонсо и принялся жевать цветок миндаля, который заменял фигуру.

На обороте ненужной теперь двухверстки Педро начертил шахматную доску. Фигурами служили цветы. Похожие на вишневые, цветы миндаля были пешками: у белых они лежали венчиками вверх, а у черных — вниз. Прошлогодние, забытые на деревьях оливки, высохшие, сморщенные, обозначали ладьи, а продолговатые листья олив, блестящие с одной стороны и матовые с другой, превратились в офицеров, сушеная фига стала королевой.