Леонид Платов - Искатель. 1965. Выпуск №6

Конечно, он сделал то, что сделал бы на его месте любой другой мальчик. Распугав двух или трех змей, гревшихся на стене, насобирал целую кучу этих осколков и приволок их домой. Потом каждый вечер перед сном он подолгу с благоговением точил свой перочинный ножик, подаренный матерью перед отъездом. Подумать только: точит его на римском точильном камне, которому без малого две тысячи лет!

Как подтверждают историки, у римлян был огонь на мысу, вероятно, просто костер, в который неустанно, всю ночь, подкладывали хворост.

«Наш» маяк был, понятно, куда лучше. На вершине красивой белой башни (это даже хорошо, что она невысокая, удобнее влезать на нее с костылями) находилась так называемая сетка накаливания. Сделана она была из шелка, пропитанного особыми солями. Снизу подавались пары керосина, которые раскаляли сетку добела.

Устройство в общем нехитрое. По сути, гигантский примус. (С этим достижением цивилизации Мыкола успел освоиться в больнице.) Но обращаться с сеткой надо было осторожно — дунь посильнее, и рассыплется в пепел. [1] Описана керосинокалильная маячная установка, применявшаяся лет 30–40 назад. Сейчас маяки работают на электричестве. (Прим. автора.).

Главное было, однако, не в сетке, а в линзе, которая окружала ее, подобно стеклу керосиновой лампы. Стекло было необычное — стеклянный бочонок. Вместо обручей были ребристые грани. Каждая грань преломляла свет, усиливала его и отбрасывала далеко в море параллельными пучками.

Линза на маяке весила пять тонн. Каково?

С утра до вечера Мыкола ходил за дядей Ильей, мужем тети Паши, и клянчил: «Дядю, визмить мэнэ до фонаря». Иногда он даже божился, что больше не спутает замшу с тряпкой.

Дядя Илья позволил ему протереть оптику, которую уважительно называл полным ее наименованием: «линза направляющая и преломляющая». Мыкола ошалел от радости, второпях схватил тряпку. И тотчас же получил по рукам. Тряпкой протираются лишь штормовые стекла, которые защищают линзу от града, снега и птиц, сослепу летящих на свет. Самое же «направляющую и преломляющую» разрешается протирать только замшей!

Сколько раз, стоя в фонаре, Мыкола воображал, что это не фонарь, а ходовой мостик корабля. Он ведет ночью корабль вдоль берега и напряженно всматривается в темноту. Ни луны, ни звезд! Плывет, как в пещере.

И вдруг камни гранитных стен раздвинулись. Блеснул свет, узенький проблеск света.

— Открылся мыс Федора, товарищ командир, — докладывает сигнальщик.

— Вижу. Штурман, нанести наше место на карту!

Вдали приветливо вспыхивает и гаснет зеленый огонек, будто свет уютной настольной лампы под абажуром. Четырнадцать сотых секунды — свет, четырнадцать сотых — мрак, снова четырнадцать сотых — свет и потом уж мрак четыре целых и три десятых секунды. Можно не сверяться с часами, он знает это без часов. Еще бы! Это же световая характеристика «его» маяка. Дядя Илья, наверное, сейчас в фонаре, не думает, не гадает, что Мыкола проходит мимо…

Кроме фонаря, были у дяди Ильи еще и ревуны. Когда Мыкола впервые услышал их, то подумал, что это стадо коров зашло по брюхо в воду и оглушительно мычит, уставившись мордами на юг.

Ревуны помогали маяку в плохую видимость. Если наваливало туман или начинал идти снег, моряки, застигнутые непогодой, откладывали бинокли. Все на корабле превращалось в слух.

И вот сквозь свист ветра и гул волн донесся прерывистый, очень печальный голос.

Ага! Ревуны! Следите с часами в руках! Две секунды — звук, две — молчание, две — звук, две — молчание, пять — звук, шесть — молчание. Чья звуковая характеристика? Правильно! Подал о себе весть мыс Федора. Предостерегает: «Я — берег, я — берег, уходите от меня в море»!

И рулевой поспешно отворачивает до тех пор, пока предостерегающий голос не пропадает в шуме моря…

Начальник маяка дядя Илья был очень большой, однако негромкий. Говорил он с преувеличенной вежливостью, как казалось Мыколе, потому что произносил «ы» и «у» по-черноморски мягко: вместо «выпить» — «випить», вместо «прошу» — «просю».

Любил порассказать о себе и обычно начинал свое жизнеописание с семи чудес света.

— Слыхал, были когда-то такие семь чудес? Ну, пирамиды там, висячие сады разные. И два маяка среди них считались. Колосс Родосский строен в Греции две тысячи триста лет назад, но простоял только полста, попал, бедный, в землетрясение. И еще другой маяк был, тоже чудо, — Александрийский, в Египте. Сложен из белого мрамора, а высоту имел сто сорок три метра. Простоял полторы тысячи лет! Я уже его не застал, когда ходил в Александрию.

Мой маяк, то есть тот, на котором я родился, пониже, врать не хочу. Но тоже очень красивый. Ты же был в Севастополе, значит, видел его, Херсонеоский! Мой отец служил там старшим служителем, так в старое время назывались маячники.

Но только я настоящего своего призвания еще не понимал. Тринадцати лет, иначе в 1906 году, — тебя тогда и в помине не было, — сбежал из дому и начал плавать юнгой на паруснике «Иоанн Златоуст»…

Пятнадцати лет в Стамбуле дядя Илья заболел оспой. Его сняли с корабля. Около месяца он провалялся в стамбулской больнице, а когда выздоровел и вернулся, место его было уже занято. Пришлось ехать домой.

Отец, подергав беглеца для порядка за ухо, подал рапорт по начальству — его превосходительству господину директору маяков и лоции Черного и Азовского морей. В рапорте он упирал на то, что «хотя сын мой и несовершеннолетний, зато потомственный маячник». Это было принято во внимание, и дядю Илью зачислили служителем Херсонесского маяка в порядке исключения.

— Почему исключения?

— Не подлежал по несовершеннолетию каторжным работам.

— А когда подлежал?

— Только после шестнадцати. Был такой закон. Заснет маячник на вахте, сейчас же суд ему и по суду каторга! А как же? Он ведь за всех людей в море отвечает!

С тех пор, то есть с 1908 года, дядя Илья безотлучно на маяках, если не считать, конечно, перерыва в первую мировую, а потом гражданскую войны.

Дядя Илья был георгиевским кавалером «полного банта».

В комоде, заботливо переложенные бумагой, хранились у него четыре крестика и четыре медали на полосатых оранжево-черных лентах.

Однажды в отсутствие тети Паши он вытащил их и нацепил на тельняшку. Потом неторопливо прошелся по комнате, косясь в зеркало, висевшее над комодом. Шестилетний Витюк и Мыкола, сидя рядышком на лавке, не сводили с него глаз.

Стук входной двери. Сорвав с себя награды, дядя Илья принялся торопливо засовывать их в комод. Ящик, как назло, не закрывался.

— Опять красовался перед зеркалом? — негодующе спросила тетя Паша с порога.

— Да вот Мыколу и Витьку позабавить…