Владимир Востоков - Ошибка господина Роджерса

— Да мало ли что может присниться, доченька? Иной раз такое увидишь… — Ложись, уже поздно… Завтра поговорим.

— Ох, мама… — вздохнула Марина. — Как вы любите все откладывать на завтра.

С утра я помчался в контору. Я торопил себя, будто бы там дела невероятной важности или горит что-нибудь. Весь день хватался за любую работу… Только бы забыться. Разбитый, усталый, вернулся домой.

— Папа, тебе кто-то звонил, просил передать привет.

С трудом соображаю, о чем говорит Марина. Может, это уже оттуда начали звонить? Прошло три недели, после того как вернулся из Вены. Скоро должен отчитываться.

— Спасибо, — стараясь казаться равнодушным, ответил я.

Мне стало не по себе. Не хватало сейчас звонков. Тем более анонимных.

Сели ужинать. Аппетита никакого.

— Алеша, ты не рассказывал ничего о рыбалке.

— Неудачно на этот раз… Сама, наверное, догадалась по результатам.

— Подарок Фокину понравился?

— Очень…

Скорее бы выйти из-за стола. Потом сошлюсь на головную боль и прогуляюсь на свежем воздухе. Надо побыть одному… Это единственное, что мне сейчас хочется. Не смотреть людям в глаза, не отвечать на их вопросы.

И вот я один. Ноги сами несут меня опять туда же, на Лубянку. Показался подъезд знакомого дома. Большие массивные двери часто открываются. Что меня заставило вновь прийти сюда? Почему я здесь? Я стою у гастронома и наблюдаю за обитателями дома напротив. Хочу побороть в душе страх. Пропади пропадом эта Вена, брат, Роджерс! Я устал. Хочется подойти к подъезду, открыть дверь… Настраиваюсь. Уговариваю себя. Чего же я боюсь? Очень неуверенно я направляюсь к зданию. Теперь я стою у подъезда и чувствую себя уже совсем плохо. Пытаюсь заглянуть внутрь. Но, кроме широкой лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой, ничего не вижу.

Оттуда выходят двое. О чем-то весело разговаривают, смеются.

В последнее время я стал очень завидовать людям, которые могут смеяться. Невольно иду за ними. Они — в гастроном. Я — туда же. Они встают в очередь за апельсинами. Пристраиваюсь и я. Сзади. Боже мой! Впереди меня стоят чекисты. От них зависит моя судьба. Присматриваюсь к ним. Такие же, как и все. Ничего выдающегося, сверхъестественного. Последнего невольно трогаю за рукав. Ничего. Не страшно. И я решительно оставляю очередь. Выхожу из гастронома.

Останавливаюсь у двери с вывеской: «Приемная Комитета госбезопасности».

— Вы идете? — слышу сзади чей-то нетерпеливый вопрос.

— Да, да, — машинально отвечаю я.

И вот я в приемной. Чувствую, как у меня гулко бьется сердце, дрожат ноги. Вижу спасительный диван. Слава богу, есть свободное место. Сажусь. И боюсь поднять голову. Страх меня совершенно сковал. Вот тебе и получил успокоение. Достаю таблетку тазепама. Отправляю ее в рот, но никак не могу проглотить. Во рту все пересохло. Таблетка застряла в горле. Поднимаю глаза и вижу направляющегося ко мне старшину. Машинально втягиваю голову, закрываю глаза.

— Вам плохо? — слышу его голос.

— Да…

Глоток воды восстановил силы. Рядом стоит озабоченный старшина.

— Сердце?!

— Да, — соврал я, прикладывая правую руку к сердцу,

— Что принимаете? — участливо осведомился старшина. Я мучительно вспоминаю названия лекарств.

— Может быть, позвать врача?

— Спасибо. Не надо. Посижу немного…

Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я успокоился. Но все же успокоился. Вежливость и предупредительность старшины заглушили чувство страха. Все. Теперь дорогу знаю. Заберу кое-что с собой — и сюда. Решено. Может, завтра.

Конечно, завтра.

На другой день на работе первым меня встретил Савельев.

— Обыскался тебя, иди скорей к Ух Ты, он тебя все утро спрашивает.

Ух Ты — это наш начальник. У него была привычка после каждой фразы говорить: «Ух ты». Как-то после собрания Савельев сказал: «А здорово выступил наш Ух Ты». С тех пор нашего начальника между собой иначе и не называли.

Что случилось? Почему такая срочность? Может, это связано с Веной? Может, у него кто-нибудь есть? Боже, как это ужасно, постоянно ждать, что за тобой придут.

Но у начальника никого не оказалось. Все обошлось благополучно. Ух Ты отчитал меня за опоздание и послал в один из наших домов, где лопнула водопроводная труба. Мы с Савельевым до поздней ночи возились с этой окаянной трубой, выслушивая справедливые упреки жильцов.

Наконец вышли на улицу.

— У тебя дома все в порядке? — спросил меня Савельев.

Его вопрос застает меня врасплох.

— А что?

— Да ты какой-то не такой.

— С чего это ты взял? — угрюмо спрашиваю я.

— Проанализировал. У меня электронно-счетная машина… — улыбается он.

— И что же тебе сказала твоя умная машина?

— Заграница тебе явно не пошла впрок. Она тебя сделала злым, нервным. Так или будешь спорить? — спрашивает он.

Нужно отвечать, а я молчу.

— Заграница? — бормочу я, пытаясь придумать, что же сказать.

— Да, она самая… — весело отвечает он. — Что-то у тебя там произошло. Вернулся каким-то другим.

— Просто устал… Затаскали по театрам, ресторанам.

— Ой ли? — покачал головой Савельев. — Когда тебя таскали в прошлый раз, ты потом целый месяц никому проходу не давал. Все о роскошной жизни рассказывал.

— Преувеличиваешь, конечно. Но на душе неспокойно, это точно, — сознался я и ухватился за мелькнувшую вдруг спасительную мысль: — Волнуюсь за Марину. Она замуж собралась, как-то все у нее сложится?

— А, ну тогда все понятно, — соглашается он.

Впереди ночь… Я стал бояться темноты. Лежу с открытыми глазами, не могу заснуть. В голове — бесконечные вопросы. Пытаюсь на них ответить хотя бы самому себе, Заснул опять уже на рассвете. Вероятно, во сне снова разговаривал. Утром жена и Марина внимательно, не скрывая тревоги, смотрят на меня.

Я быстро собираюсь и ухожу…

«…На днях пылесосила квартиру. Случайно уронила пузырек с валокордином, и он закатился под кровать родителей. Залезла туда и увидела в пружинах матраца… зубную пасту «Поморин»! Как она туда могла попасть? Ленка спрятала? Зачем?! Показала матери, Лене. Они пожимают плечами. Показала отцу. Сперва он усмехнулся, а когда я сказала, где я ее обнаружила, отец оцепенел, словно увидел перед носом кобру… И чего он так испугался? Выхватил из моих рук пасту. Выругался и убежал… Потом пришел, долго извинялся, ссылался на нервы… Просил прощения.

— Папа, у тебя появилась явная любовь к «Поморину», — сказала я.

Отец вымученно улыбнулся, но ничего не ответил.

— Я сейчас соберу всю пасту и выброшу к чертовой матери, — заявила мама.

Ее миловидное лицо пылало гневом и решительностью, а чуть вздернутый нос совсем казался курносым.

— Где твой тюбик? — обратилась она к отцу.