Евгений Чебалин - Час двуликого

Помимо общих, малозначащих сведений о легальном Митцинском, которые может с успехом дать предоблревкома Вадуев, вы ничего нового не сообщаете.

Напоминаем вам об организации, которую вы возглавляете, — отдел ВЧК, а значит, и уровень работы вашей должен этому соответствовать.

Еще раз предлагаем вам обратить самое серьезное внимание на закулисную деятельность шейха Митцинского. У нас есть основания считать, что она гораздо обширнее той, о которой вы информируете.

Объединенный комитет к-р Грузии, Азербайджана, Армении, Кубани, С/Кавказа, находящийся в Париже, сделал распоряжение о заготовке сухой пищи на 60 000 человек. Распределено муки по очагам восстания — 70 000 пудов, 30 000 пар обуви и 10 000 комплектов обмундирования.

Штаб восстания Северного Кавказа и Закавказья находится в Турции — Константинополе. По всей вероятности, большая часть припасов будет переправляться в Россию через Турцию. Приказываю усилить бдительность, предусмотреть меры по перехвату продовольствия и обмундирования.

Довожу до вашего сведения, что неизвестным убит крестьянин Абу Ушахов. Последний раз его видела ночью соседка, которая вышла в двор. Ушахов шел куда-то из своего дома с одним человеком, которого она не рассмотрела. Жена Ушахова, найдя мертвого мужа, помешалась, она находится в невменяемом состоянии. Ее грудная дочь тоже оказалась мертвой.

По аулу идет хабар, что Ушахова убил бандит Хамзат, которому удалось бежать от чекистов после налета на поезд. Сам Хамзат в ауле пока не замечен, его семья — жена и двое малолетних сыновей из дома никуда не выходят.

К Митцинскому продолжают поступать на службу мюриды. Он принимает от них тоба — клятву на верность. Количество мюридов трудно установить, предположительно их число перевалило за три тысячи.

Вышла из ямы и стала шейхом при Митцинском Ташу Алиева, ходит хабар, что она его тайная жена, несмотря на то, что дала обет отречения от пола.

Во дворе у Митцинского появились изменения. Там поселились и живут несколько неизвестных, во двор, когда там паломники и мюриды, неизвестные не выходят, ни с кем не разговаривают.

Очень много времени во дворе проводит учитель-арабист Юша. Между двором и саклями, где живут неизвестные, теперь густо посажены виноградные лозы, а в ограде пробита новая калитка, которая выходит прямо к заросшему ущелью за домом. Посылаю план Хистир-Юрта, как вы просили.

Больше ничего существенного сообщить не имею.

Аврамов проскочил через двор на рысях. Софья, выйдя из ворот конюшни, где чистила своего Князя, увидела его, слабо ахнула, зарделась. Командир, обожженный до черноты горным солнцем, растерянно потянулся было к Софье, потом развернулся, почти бегом вошел в коридор ЧК — о нем уже доложили Быкову.

Рутова прислонилась плечом к ограде. Перехватило горло от обиды. Ждала долгие пять дней, итак и эдак представляла встречу, но такое?! Чужой, холодный, будто подменили. Да что же это?

Аврамов остановился у кабинета Быкова, одернул гимнастерку. Тяжело толкалась в висках кровь, не в дверь готовился нырнуть — в самый жестокий разнос за всю жизнь. Ну что, заслужил. Перед этим упустил Хамзата, теперь проваландался, охотничек, два дня сверх отпущенного, и это, когда отдел с ног валился от нехватки людей. Время жесткое, и не за такое попадали под трибунал. Глубоко вздохнув, Аврамов толкнул дверь.

Быков медленно поднял голову, уперся холодным взглядом — маленький, седой, напрочь изжеванный жерновами забот.

Аврамов доложил:

— Начальник оперативного отряда Аврамов с задания прибыл. Задание выполнено, шкуру барса добыли, Шамиль Ушахов готов к внедрению. — Быков молчал, и Аврамов, вздохнув, добавил: — Сверх отпущенного просрочил два дня. Готов нести ответственность по всей строгости закона. — Стоял как в воду опущенный, ждал шторма.

Быков смотрел на Аврамова и думал: «Как же эта штука называется... вот дьявол... неладно с памятью... для подвязки оглобли, крученое-верченое из березы... ах вот! Верченое — завертка! Заверткой эта штука зовется. Попадется среди строевого ельника березка тонюсенькая, в два пальца, тонка, слабиночка, бери в жменю и ломай, только хрустнет — и нет ее. Однако не ломают... берут за вершинку и заворачивают в жгут до того, что расщеплется ствол на волокна. Потом подсушат, и готова заверточка. Сани, телегу стягивать, крепить — на все годна. И если то, что ее породило, — березка в горсти ломалась, то завертка годами служит, по десяти пудов на розвальни грузят — держит заверточка! Зной, стужа ей нипочем, веревки лопнут, истлеют, железо ржа источит, а заверточка все жива, служит! Крепка, многожильна, людям, ее сотворившим, под стать. На таких завертках Русь, надрываясь, сама себя из болота веками тащила.

Вот стоит, ждет нагоняя или еще чего похуже. Крика от меня ждет, весь перевитый, перекрученный жизнью, стреляный, пытаный — а надежнее его нет у меня пока... не в бирюльки баловался, барса для большого дела добывал. Небось ноги мозжат... вот обуглился весь, недосыпал, а все равно — виноватый, поскольку два дня просрочил».

Посмотрел Быков на Аврамова, понял — затянул молчание, стоял его начоперотряда истуканом, ждал самого худшего.

— Ты представить не можешь, Григорий Васильевич, — сказал Быков, — до чего тебя не хватало. Приворожил, что ли? Аж затосковали мы по тебе, как красные девицы. Ну, дело сделал, явился — и ладненько. Отдохнуть я тебе не дам, ты уж извини. — Увидел Быков, как отмякает замороженное лицо Аврамова, полнятся облегчением глаза. Довольно крякнул, предложил: — Садись. И распределимся не мешкая: мой вопрос — твой ответ. Глядишь, до сути и доберемся. Как тебе Шамиль показался?

— Тот же, Евграф Степанович. По разведке помню — тот же, надежный, толковый парень. Видел его под кошкой. Умело держался.

— Это как? Что, барс помял?

— Не успел. Перегрыз переднюю лапу и прыгнул. Я его в прыжке достал, в голову. Шамиль принимать его на себя готовился, толково, надо сказать, это у него вышло.

— Веселая у вас прогулка, а?

— Не скучали, — подтвердил Аврамов.

— А в смысле лицедейства как?

— И здесь хват. Всю дорогу до города Саида представлял. Думаю, даже братья не различат... хотя... как знать. Хорошо бы старшего к нему для проверки подпустить.

— Нда. Старшего, говоришь... Плохие у нас вести со старшим, Григорий Васильевич. Нет больше старшего у Ушаховых. Почитай... — Ногтем придвинул донесение Шестого. Аврамов прочел.

— Хамзат. Он, стервец, больше некому за это время. Эх, Абу... Только глаза на жизнь у мужика раскрылись — и на тебе... Выходит, все срывается у нас. Если Хамзат работал на Митцинского, он ему наверняка все про Абу рассказал. Теперь Митцинский к себе никого из братьев на выстрел не подпустит.