Альберт Цессарский - Чекист

— Сил больше нет в кабинетах сидеть! — так чистосердечно воскликнул Митя, что Василий даже рассмеялся.

— Вместе будем воевать, Василий! — сказал Митя, поднимаясь.

— Скорый ты больно, — усмехнулся тот.

— Почему? Сбор у нас в Жуковке через неделю. Прямо туда приходи.

— Один? — удивился Василий.

— Зачем один. Собери еще ребят.

— Я посчитал, нас под конвоем повезут...

— Сам приходи, Василий, ждать буду!

Проводив Митю, Василий постоял на крыльце, глубоко вздохнул и, взяв в сенях топор, пошел к лесу — нужно было поправить изгородь.

10 марта группа, возглавляемая коммунистом Семеном Гавриловичем Панковым, доставила в Брянск пополнение в две тысячи человек. Операция в основном прошла мирно. Только в лесу недалеко от деревни Каменка в перестрелке с бандой дезертиров был убит молодой рабочий — комсомолец из Бежицы. Похоронили его в родном городе с воинскими почестями.

— Да, да, я против террора! Против восстания! Вообще против всяких насильственных мер! — выкрикивал Гарусов.

Чернавский, стоя среди комнаты в расстегнутом пиджаке и держась за собственные подтяжки, на каждый выкрик комически кланялся и говорил:

— Тэк-с!.. Оччень благородно!.. Ввеликолепно-с!..

— А, да бросьте фиглярничать, Чернавский! — разозлился Гарусов, вскочил и, отвернувшись, стал смотреть в окно. Хутор стоял на пологом холме; стена леса замыкалась у самого подножия. Там внизу у дороги два человека стаскивали с повозки бочонок, очевидно, самогон. Опять самогон...

В комнате воцарилась тишина. Он услышал, как за его спиной шептались. Потом голос Лямина, анархиста из брянских интеллигентов, громко произнес:

— Гарусов, в последний раз поговорим серьезно.

Он обернулся. Лямин, в своей добротной бекеше, стоял перед ним, раскачиваясь с каблука на носок, самодовольный, с румяными пухлыми щеками, похожий на преуспевающего дельца. Глядя на Гарусова, он презрительно свистнул:

— Учитель, вытрите слезы! Будьте мужчиной!

Да, Гарусов плакал. Он стыдился, злился на себя и никак не мог унять проклятые слезы, которые все текли и текли, и судорога хватала за горло.

— Я не могу этого видеть, Володя, — сказал Гарусов, широко взмахнув рукой. — Во что все вы превратились! В бандитов, пьяниц, распутников, в убийц!.. Если бы Петр Алексеевич увидел вас! Ведь он вас знает, Володя, я ему рассказывал о вас, о Пете, вы были нашей надеждой...

— Знаете что, Кропоткин сам называл диктатуру пролетариата самым страшным злом для дела свободы, — зло отпарировал Лямин.

— Но, Володя, товарищи, еще неделю назад я ездил к нему в Дмитров — он страшно подавлен, говорит, что мы дискредитировали все учение, втоптали в грязь имя Бакунина и опозорили его, Кропоткина. Володя, опомнитесь! То, что вы задумали, на руку самой страшной, черной контрреволюции! Петр Алексеевич сказал, что какие бы теоретические разногласия сейчас у нас ни были, будущее требует поддержать большевиков и Ленина. Смотрите, ведь Деникин наступает, Володя!..

— Ладно, хватит, все это мы слышали! — грубо прервал его Лямин. — Петр Алексеевич сказал «а» и побоялся сказать «б». Мы доскажем!

— Старичку захотелось иметь кусок хлеба с маслом, помереть на печке, — раздался скрипучий, насмешливый голос.

Гарусов метнул гневный взгляд на этого узколобого, ожиревшего юношу.

— Замолчите, купчишка! Вы здесь посторонний!

— Извините, — обиделся Малалеев, — я здесь хозяин. Хутор достался мне после папочки...

— Так же, как и его кабаки! — уже не сдерживая себя, закричал Гарусов. — Вот с кем вы связались, Володя!

— Что значит, связались, — пожал плечами Лямин. — Мы ему платим.

— Деньги деньгами, но идея меня тоже интересует, — с достоинством ответил Малалеев.

— Анархисты, эсеры совершают ошибку за ошибкой, Дошли до преступлений. Убили Урицкого, Володарского, стреляли в Ленина, устроили дурацкую бойню с Мирбахом, потом фарс с восстанием в Брянске... Куда вы все идете?! Чернавский! Эсеры! Мы! — не слушая, продолжал кричать Гарусов.

Лямин с силой хватил стулом об пол.

— Хватит!

В комнате стало очень тихо. И Лямин сквозь зубы, но внятно произнес:

— Сейчас для нас любой Деникин лучше, чем большевики. Ясно? В последний раз спрашиваю, Гарусов, вы с нами?

Гарусов, разбитый, опустился на подоконник, прислонился к косяку, простонал:

— Отвезите меня домой. И будьте вы все прокляты!..

Лямин кивнул Малалееву. Тот подошел к Гарусову.

— Пойдемте. Повозка готова.

Ни на кого не глядя, бледный, с трясущейся головой, Гарусов пошел к выходу.

Когда под его ногами заскрипели ступени крыльца, Лямин медленно обвел глазами присутствующих, глухо сказал:

— Он знает все.

— Ах, пожалуйста, только не путайте меня в ваши партийные склоки! — страдальчески задергался Чернавский.

— Не беспокойтесь, союзничек, — брезгливо сказал Лямин, — я сам! — и тяжело пошел из комнаты.

В комнате долго молчали в ожидании выстрела.

Льговские казармы, где разместились оба полка 3-й бригады, находились в Брянске Льговском, у самой станции Риго-Орловской железной дороги, километрах в пяти от собственно Брянска.

12 марта 1919 года на просторном казарменном дворе собралось вновь прибывшее пополнение. Среди повозок, точно в таборе, сновали люди в одиночку и группами. Бородатые и безбородые, в черных казачьих и серых солдатских папахах, в фуражках, плоских кубанках, в кепках и картузах, обутые во все виды обуви от лаптей до офицерских сапог, одни с хозяйственными деревянными сундучками, другие с тощими мешками за плечами, многие с винтовками самых различных систем — все они толкались, хохотали, ругались, кричали, жестикулировали, пели, грызли семечки. Но вот кто-нибудь вытягивал шею, вопил истошно:

— Идет!..

И все головы тотчас же поворачивались в одну сторону, шум стихал, и на мгновение тысячи людей сливались в одно настороженное существо.

Выяснялась ошибка, и хаос возобновлялся.

Тот, кого ждали, комиссар бригады Жилин, уже давно незаметно вошел во двор и, затесавшись в толпу, с интересом ко всему присматривался и прислушивался. Ему хотелось перед митингом ощутить общее настроение всей этой пестрой массы.

Слесарь одного из московских заводов, Жилин всего месяц назад стал военным комиссаром. Его коренастая фигура, неторопливые движения, спокойный со смешинкой взгляд глубоко сидящих серых глаз внушали уверенность, что Жилин все знает, все понимает и все умеет, — в действительности же он во всем вокруг открывал для себя новое. Впервые приходилось ему работать среди крестьян — рабочих в бригаде было мало. Всюду говорили о земле, о семьях, о том, скоро ли кончится война.

Вдруг Жилину почудилось, что одна из торговок семечками, худая и бледная, с подведенными бровями, воровато оглянувшись, вытащила из корзины листок бумаги и сунула солдату. Жилин попытался протолкаться к женщине. Перед ним нескладно суетился человек в широкой бекеше. Жилин хотел его обойти, а тот все оказывался на дороге и мешал. Наконец, недовольно огрызнувшись: