Петр Бобев - Белый лоцман

Несчастный в отчаянии опустился на землю. Проклятый туман! Не мог повременить еще несколько минут! Всего несколько минут! Он бы зажег костер, его бы заметили…

Какая жестокая, коварная судьба!

Рядом с ним, изгнанные из стада тюлени продолжали таращить в туман свои пустые глаза. Такой же взгляд был сейчас и у него, покинутого и беспомощного, как они.

Заря сияла во всей своей прелести. Над еще сонным океаном, который лениво плескался между своими невидимыми берегами, солнце протянуло алмазную сеть.

Среди волн, словно в хрустальной колыбели, сверкающей всеми цветами радуги, лежал, покачиваясь, слепой кашалот.

Но он не видел всей этой красоты, он никогда не видел ее, осужденный с самого рождения на вечную ночь. Вся его жизнь протекала во мраке: и внизу — в морских глубинах, и наверху — под ярким голубым небом.

Утомленный ночной охотой, но утоливший свой голод, кашалот дремал и лишь время от времени выпускал вверх по небольшому фонтану. Волны ударялись с мягким плеском о его огромную четырехугольную спину, которая то скрывалась под водой, то снова выплывала.

Непрошенными гостями в его убогом сознании возникали воспоминания, стертые, бледные, лишенные образов и имен, — воспоминания о звуках и осязании, воспоминания кожи и ушей. Давнишние, хаотические воспоминания. — Вот — он плывет во мраке, но не один, как сейчас. Всем своим телом он ощущает близость большого, сильного существа, которое своим нежным голосом указывает ему путь, иногда подплывает вплотную к нему, прижимается к его рту и впрыскивает туда несколько глотков густого молока… Или еще: доброе, ласковое существо все реже и реже дает ему молоко, но зато все чаще увлекает его нежным шепотом вниз, где очень холодно и что-то сильно сжимает легкие, душит его. А это так неприятно! Он хочет вернуться назад, где тепло, где легко дышится, но ласковый призыв раздается снова, увлекая его за собой, на первый урок, на первую охоту… Но вскоре это доброе существо перестало звать его за собой, начало сторониться его и, наконец, оставило совсем. Он уже сделался крупным, сильным и не сознавал своего недуга. Потому что там, в страшных глубинах, среди непроглядного мрака, где кашалот проводит большую часть своей жизни, нужно не зрение, а острый слух. Незаметно для себя он привык оставаться долгое время под водой, достигать больших глубин, мускулы его окрепли, слой подкожного жира стал толще, — и его уже не страшил глубинный холод и не пугало непомерное водяное давление. И еще кое-что делало его охоту легкой. Его жертвы вели себя очень странно: злые, агрессивные до глупости, они набрасывались на него, пытались бороться, а потом сами лезли ему в рот… Но именно тогда, когда он стал большим и сильным, начались его мучения. Самцы дрались непрерывно, ломали друг другу челюсти, ударяли лбами, кусались. И он, послушный инстинкту, тоже лез в драку. Но если внизу, в бездне, в царстве мрака он не уступал им в ловкости и даже, может, как охотник был лучше их, то наверху, при свете, другие самцы явно превосходили его. Слепой чувствовал, когда на него нападали, но не мог видеть, куда его ударят лбом, в какое место укусят, чтобы предохранить себя. И наконец они прогнали его, заставили жить одного, одного-одинешенького!

Неожиданно кашалот проснулся и прислушался. Плеск, долетевший до него издалека, был слишком хорошо знаком ему. Он говорил о приближении целой стаи хищников, в три раза меньших чем он, но зато многочисленных, свирепых и вооруженных острыми, похожими на пилы челюстями. Авось пройдут мимо, не учуют его.

Слепой замер, перестал дышать. Для него это не представляло никакого труда. При опасности он мог выдержать так и два часа. Ведь охотясь в глубинах, он засиживался под водой не меньше.

Но касаток обмануть было не так-то просто. Их вожак с гарпуном, за которым следовало около десятка хищников, свернул вправо, другие десять — влево, а остальные устремились к хвосту кашалота.

Надо было спасаться. И, наскоро глотнув воздуха, кашалот нырнул вниз.

Касатка с гарпуном, словно стрела, бросилась следом за ним, мигом догнала и завертелась около головы кашалота, пытаясь вцепиться в его нижнюю губу. Но тот, не видя ее, а лишь доверяя чутью, разинул пасть и вонзил зубы в ее грудной плавник. Касатка рванулась в сторону, заметалась в ужасе… Напрасно! Зубы кашалота, раз схватив, уже не выпускают.

Что же теперь?

Слепой стремительно понесся в бездну. Другие хищники уже давно прекратили погоню. Какое млекопитающее смело померится с ним, пытаясь догнать его в глубинах? И он несся все дальше и дальше, увлекая за собой яростно мечущуюся касатку.

Лазурь верхних водяных пластов сменил зеленоватый полумрак, в котором мелькали черные тени. Касатка почувствовала, что задыхается. А кашалот, ритмично ударяя своим мощным хвостом, погружался все глубже. Наконец наступила полная темнота, черная, непроницаемая. Тьма и холод! И такая тяжесть в груди! Как сжималась она мучительными спазмами в тоске по свежему воздуху.

Какая-то светящаяся медуза с длинными разноцветными щупальцами, как будто украшенными рубинами, словно шар, поплыла кверху. Около нее кружилась стайка мерцающих рыбешек с уродливыми большими ртами. Одна из них неосторожно проплыла слишком близко от этой прекрасной люстры и оцепенела, парализованная попавшими на нее брызгами яда. Тогда щупальца медузы обхватили ее и притянули к феерическому рту.

И снова наступил мрак. Но нет, это не был полный мрак. Вот откуда-то выплыло целое облако светящихся креветок, но вскоре исчезло, мелькнуло несколько странных рыб, тонких, длинных, отвесно повисших в черной пустоте.

Касатка задыхалась, металась как бешеная.

А это что? Что это за красный туман, который расплывается повсюду, становится все ярче, крутится огненным водоворотом? Тяжесть водяных масс нажимала на ее тело со всех сторон, раздавливая его.

А беспощадный мучитель тащил ее все дальше и дальше в глубину.

Три дня плыл Белый назад И наконец достиг острова. На вершине скалы, среди кружащих птиц, развевалась привязанная к палке рубашка его друга. Тюлени смело расположились по всему побережью, их темные блестящие тела виднелись и около брошенной мачты, и даже на той площадке, где недавно стояла крохотная хижина. Чайки носились над волнами, ложились на них, соскальзывали в темные щели между ними и всплывали наверх, рассекая пенящиеся гребни.

А его друг? Где он? Куда исчез?

Дельфин несколько раз стремительно обогнул весь остров, остановился ненадолго около изгнанных из стада тюленей, дремавших у заливчика с пресной водой, защебетал нежно, так, как когда-то звала его мать. Позвал второй раз, третий.