Николай Леонов - Искатель. 1972. Выпуск №3

Начальник экспедиции пожалел молодца. И теперь не раскаивается в этом.

— Зачем спешить, Самуил Готлибыч, авось не на пир. — Охотников успокаивает путешественника.

— Кто знает, сударь! — Гмелин торопливо собирает книги и выходит на палубу: наконец-то он увидит персидский город, волшебные дворцы, сады, мавзолеи. Но постепенно радость его гаснет: мрачные башни предстают перед ним, а над башнями и толстой крепостной стеной — серые горы и серое небо.

Медленно спускаясь по трапу, Гмелин вспоминает: «Дербент город каменный, белый. И у того города Дербента море огорожено каменными плитами, и тут лежат мученики. А басурманы сказывают, что русские и кто ни ездит, ходит к ним прощаться».

Когда-то эту странную бумагу Гмелин нашел в государственном архиве среди древних пожелтевших фолиантов. В свое время она весьма его поразила. И теперь вновь при виде сих каменных развалин он вспомнил: «Кто ни ездит, ходит к ним прощаться…» «Прощаться, — повторяет Гмелин. — Видно, надо проститься с мечтами о прекрасной Персии».

Ученый грустно улыбается. Так же грустно будет он улыбаться, пробираясь по узким и грязным улочкам города. И совсем печально улыбнется в ханском дворце. Да, ханский дворец походит на волшебный фонарь, но, чем пышнее дворец, тем беднее кажется остальной город.

Ничто не потревожит покой хана. Владыка полудремлет. Длинная, изогнутая, как змея, трубка с кальяном дымится в его зубах. Очнувшись, он с трудом приподнимает синеватые, мглистые веки.

Хан ждет — Гмелин кланяется.

Речь владыки цветиста, медлительна.

— Благословен путник, явившийся в великую страну аллаха. Что желают знать и ведать его душа и сердце?

Гмелин понимает: велеречивость знатного вельможи только дань этикету.

Раскланявшись, путешественник подробно объясняет хану цель своего визита:

— Я имею честь быть посланным ее императорским величеством для изучения местности в географическом отношении, для изыскания и исследования средств к удобрению степей, сыскания способов к размножению скота, к разведению пчел и шелковичных червей. Для исследования и изыскания…

Хаи зевает. Молча слушает, а сам между тем думает: «Бред..» какой бред несет этот чужестранец… Когда же наконец он кончит?»

Но вот хан не выдерживает; поднятая кверху рука на мгновение прерывает доклад Гмелина.

— Спроси, спроси! — кричит он переводчику. — Этот сумасшедший — знахарь? — И, не дождавшись ответа, хан тычет длинным перстом в свою бородатую щеку.

Да, минареты и башни украшают не токмо ханский дворец. Большая, похожая на яблоко опухоль зреет на ханской щеке. Гмелин пристально смотрит в глаза владыке и, склонив голову, произносит: «Если хан мне позволит». Конечно, хан позволяет.

Толстый, словно арбуз, в пестром халате, вкатывается слуга, в изумлении раскрывает рот и застывает на месте. «О великий аллах! Чудеса творятся на свете: голова, несравненная голова великого Фет Али вертится в руках чужестранца!» Наконец, повернувшись еще раз, голова останавливается. Хан доволен.

— Пиши! — резко и повелительно бросает Гмелин прислужнику. Ханский прислужник старательно выводит причудливые восточные письмена: «Дабы излечить опухоль Фет Али Хана, я, профессор Императорской академии наук Гмелин, предлагаю…» Далее следует целый список лекарств, которые необходимо принимать хану, чтобы опала опухоль. Перечислив все необходимое, путешественник умолкает.

Хан милостиво кивает ему на прощание.

Поклоны, поклоны, поклоны. Они сопровождают ученого до самых дверей. Точно большие маятники, качаются головы немых вежливых слуг. «Болванчики!» — думает Гмелин.

В детстве мать подарила ему на рождество шкатулку, и точно так же кланялись серебряные танцоры-болванчики, окончив коротенький менуэт. Однако не слишком ли он шутит? Наверное, во время этой тягостной аудиенции он тоже немного походил на одного из таких «болванчиков».

Дон… дин… дон… — высоко на башне бьют ханские часы. Половина четвертого. Визит окончен.

Словно тяжелые арбы, медленно потянулись дербентские дни. В жару команда корабля обычно спит, а ученый часами бродит по пыльному и душному городу. Вот стена, построенная когда-то Александром Македонским. А за той стеной, что идет поперек города, жили в древности греки. Могильные памятники хранят их имена. В канун Нового года женщины украшают могилы цветами, одаривают нищих, долго молятся. Да ниспошлет им аллах счастье.

Вечерами при свете свечи Гмелин обстоятельно записывает дневные наблюдения: «Сегодня обследовал Дербент. Около города на высокой стене находится укрепленный замок. Это резиденция хана. Весь город окружен каменной стеной. Вследствие отсутствия гавани и подхода судов торговля в Дербенте развита слабо…»

Говоря о бедствиях и нищете дербентцев, ученый заключает: «Весь Дербент желает, чтобы возвратились те счастливые времена, в которые Ширван был под скипетром российским».

За окном слышен разговор казаков.

— Вась, — просит кто-то, — а Вась, расскажи, как ты за персиянкой-то…

— Отстань, — ворчит Вася.

— Вась, а Вась, расскажи ужо в последний…, - умоляет тот же голос.

— Ладно… — соглашается наконец Васька. — Значит, у ручья я ее впервой встретил. Ну, скажу вам, братцы, цветок. Брови дугой… А глаза!

Васька умолкает, безнадежно машет рукой.

— Вась, а может, то не персиянка, а татарка?

— Сам ты татарин! — взрывается Васька. — Я татар беспримерно с первого раза узнать могу. Наперво у них лицо круглое и глаза косят.

«Наперво лицо круглое и глаза косят», — непроизвольно записывает Гмелин. И тут же, опомнившись, размашисто перечеркивает написанное. Прочитают в Академии такое — за животы возьмутся. И, стараясь не слушать более разговор казаков, пишет строго и обстоятельно: «Населения в Дербенте четыре тысячи. Сиречь среди них народы разные, как-то: татары, армяне, персы. Подле города они разводят траву. Из травы сей готовят краску, именуемую хной. Оной хной персы красят бороды. Отчего здесь у всех бороды красные… Хлеба здесь сеют весьма мало, которого и для самой необходимости недостаточно. Для того здесь мука с превеликим барышом продается… А животных водится очень много: зайцев, кабанов, диких коз, лисиц, медведей и волков».

Голоса на улице смолкают. Мягко ступая, кто-то входит в дом. Гмелин отрывается от дневника, оглядывается на дверь, видит красного, лукаво ухмыляющегося перса.

— Наш хан и повелитель… — гортанно произносит перс, и выуживает из халата мешок. Молча кладет на стол.

Не спеша Гмелин считает деньги. Сто рублей мелкой персидской монетой. Если бы ученый имел право, он непременно сказал бы: «Ваш хан просто дурень». Разве может он, член Императорской Академии, начальник большой экспедиции, принять ханскую подачку?